Дороги в горах

«Разъясняем, что кормовая база является основой в деле повышения продуктивности животноводства…»

К горлу подступило что-то, похожее на тошноту. «Что же там, дураки сидят?» — думал он, зачеркивая раз и второй слово «разъясняем».

Ковалев с досадой захлопывал папку, подходил к стене и долго рассматривал карту края. Пашут… День и ночь пашут… Дома строят, скотные дворы… Он прикрывал ладонью глаза, и ему отчетливо представлялись необъятные степи, тракторы, вагончики, запыленные и почерневшие от солнца люди. И его с неудержимой силой потянуло к этим людям.

В один из осенних дней, когда пронзительный ветер гонял по улицам ржавые листья кленов, Ковалева вызвал к себе начальник:

— Геннадий Васильевич, вас не было… Звонили из крайкома. Просят зайти. — Начальник взял тонкими длинными пальцами розовую ручку из плексигласа, покрутил ее и положил на место. — Полагаю, что хотят вам предложить место председателя.

— Да?

— Так мне кажется…

— Возможно… Я подавал заявление…

— Значит, на передний край потянуло? Завидую. Эх, если бы можно было сбросить лет двадцать! Я тоже не сидел бы. А с такими годами нечего соваться. Одышка берет… — Начальник поднял от бумаг серое лицо с дряблыми щеками. — Честное слово, завидую, Геннадий Васильевич.

В этот день Ковалев пришел домой в восьмом часу. Посреди комнаты валялись перевернутые стулья, игрушки, а трехлетний виновник всего этого оглушительно стучал под столом. Его десятимесячная сестренка стояла, держась за ножку кровати. Пахло пеленками. Геннадий Васильевич быстро разделся и, потирая красные застывшие руки, весело сказал:

— Катя, проголодался я здорово.

Жена, стоя над плитой, не повернулась и ничего не ответила, а лишь передернула узкими плечами. Это был явный признак дурного расположения, но сейчас Геннадий Васильевич ничего не замечал. Наконец-то он схватился за живое, зримое дело. Пусть не степи, не целина, а горы. Придется засучить рукава выше локтей, ночи не спать. Но почему он ничего не сказал Кате, когда подал заявление? Не надеялся, что пошлют, или побоялся возражений и решил поставить жену перед фактом? Пожалуй, побоялся… А сейчас он ее ошеломит. Понравится или не понравится, но деваться некуда.

Геннадий Васильевич присел на корточки перед дочкой, поманил ее, но она никак не решалась оторваться от ножки кровати. Тогда Ковалев схватил дочку на руки, припал губами к ее мягкой атласной щечке. Девочке было щекотно, и она звонко смеялась.

— Володя, хватит трудиться, вылезай. Мой руки, есть будем.

— Где же ты пропадал? — сердито спросила Катя, доставая из буфета тарелки.

— В крайкоме, Катюша, в крайкоме…

— Ведь неправду говоришь, Геннадий. После шести нигде не работают.

Геннадий Васильевич удивленно вскинул глаза. Что за подозрения? И опять на ней этот кургузый, грязный халат. А дырявые чулки сморщились гармошкой. Радость сама собой потухла.

За обедом он вспомнил, как познакомился с Катей. Это произошло в районе, в первый год после окончания института. Она работала директором Дома культуры. Геннадию Васильевичу в то время доходил тридцать третий год — возраст, в котором оставшиеся в холостяках мужчины смотрят на женитьбу осторожно, даже опасливо. В институте он два года дружил с однокурсницей, дочерью видного инженера-конструктора, был радушно принят в их доме. Все думали, что свадьба не за горами, самое позднее — сразу после получения диплома. Но предположения не сбылись. Геннадий Васильевич, убедившись, что любимая им девушка до невозможности избалованна и, как все избалованные люди, легкомысленна, решительно порвал с ней.

Иначе получилось с Катей. Он увидел ее на вечере художественной самодеятельности. Колыхаясь, раздвинулся малиновый занавес. Ярко освещенная сцена некоторое время оставалась пустой. Потом из-за кулис появилась она. Тонкая, стройная, подошла к рампе, ясным взором окинула зал и спокойно, как в домашней обстановке, сказала:

— Добрый вечер, дорогие товарищи! Начинаем концерт нашей художественной самодеятельности.

Катя улыбнулась непринужденно, подкупающе. Геннадий Васильевич двинулся на стуле и незаметно для себя тоже улыбнулся.

Трое парней в расшитых косоворотках что-то пели, а он нетерпеливо ждал, когда окончится номер и опять появится она.

Геннадий Васильевич не любил танцы, считал их пустой тратой времени, но в этот вечер он остался на танцы, рассчитывая познакомиться. И познакомился.

Чем больше Ковалев узнавал Катю, тем сильнее она нравилась ему. Она не была красавицей. Самое обыкновенное лицо с тонким, чуть вздернутым носиком. Катя одевалась скромно, но все что она носила, было сшито со вкусом, всегда хорошо отглажено. Она не красила губ, даже пудрой, кажется, не пользовалась. В тот первый вечер она была в серой шерстяной юбке и белой шелковой блузе с отложным воротником.

Как-то после кино Катя пригласила Геннадия Васильевича в свою маленькую избушку. Их встретила мать Кати, еще бодрая, подвижная старушка с ласковыми, хитроватыми глазами.