Дороги в горах

Мать Федора месила на столе тесто. Зина тут же толкла в чугуне картошку, от которой столбом валил пар, а Иринка, преследуя кошку, забралась под стол. Клава поздоровалась и, пройдя, присела на ящик.

— Раздевайся, — предложила Зина. — Скоро пирожки будут. Вот Федор придет…

— Его нет? — удивилась Клава. — И в конторе не было. Как ушел в райком, больше не приходил.

— Куда же он делся? — забеспокоилась Зина.

— Значит, дела, — заметила свекровь. — Придет.

Зина отодвинула от себя чугунок.

— Пойду-ка я…

— Куда ты пойдешь? — спросила ее свекровь. — Не хватало чего… Придет!

И действительно, вскоре хлопнула калитка.

— Идет! — Мать поставила на плиту сковородку с пирожками. Иринка, бросив кошку, выскочила на середину кухни и нетерпеливо уставилась на дверь. Как только она открылась и в черном проеме показался Федор, девочка метнулась к отцу, закричала:

— Папа! Папа! Что принес, папа?

Федор, сняв рукавицу, погладил дочку по голове.

— Новости, Ирочка, а больше ничего.

— Давай! — притопывая от нетерпения, дочка запустила ручонки в карман отца. — Хочу новости!

— Да подожди, дочка. Возможно, не понравятся?

— Понравятся! Понравятся!

— Не приставай, Ира! — прикрикнула на внучку бабушка. — Дай папе раздеться. Зина, в буфете, кажись, конфетки остались. За большим блюдом…

Когда Федор разделся, мать предложила:

— Ну, давай теперь новости.

— Да ничего особенного, — Федор повел глазами в сторону Клавы. Она поняла, что Федор стесняется при ней говорить, встала.

— Домой пойду.

— Да сиди! Куда же ты пойдешь! — сказала Зина. — Что дома-то делать?

— Сиди, — не очень энергично поддержал жену Федор. — В колхоз мне предлагают… Заведующим свинофермой. Это все Гвоздин предобрый устроил. Я знаю… Он свинью подложил. Ненавидит меня…

— А чего ты сердишься? — удивилась Зина. — Сам все время рвался из конторы. Вот и иди…

— Иди… Легко сказать…

— Смотри сам, где способней, — сказала мать.

— Это конечно… — буркнул Федор и взволнованно забегал по тесной кухне. — Тут надо подумать. Не так-то это просто. Со здоровьем у меня неважно.

Клава смотрела на Федора с недоумением. Что с ним? Он возмущался порядками на свиноферме, поссорился с Кузиным, жаловался в райисполком. В последние дни у него, кроме как о Пленуме, разговора не было. Читал книжку по организации животноводства, а контору все время проклинал. Да Федор ли это?

Внезапно пришел Ковалев.

— Тонкий нюх у тебя на пирожки. Снимай свою шубу, будь как дома. Без семьи-то плохо, — с напускной бойкостью тараторил Федор.

— Проходите в горницу, — предложила Зина.

— Меня ведь в райком вызывали, — сообщил Федор.

— Знаю.

— Уже? Я, конечно, подумаю. Животноводство — дело нужное… Но… Здоровье. Сердце у меня… Вот на месте Клавы я не колебался бы.

— А я не колеблюсь! — резко бросила девушка.

Соскочив с ящика, она вышла из дома.

— Ух, какая… Фыркнула… Сказать ничего нельзя…

Федор переводил растерянный взгляд с жены на Ковалева. Но Зина, потупясь, молчала, а Ковалев забарабанил пальцами по столу.

— Такая обстановка… — Он потянулся к подоконнику за шапкой. — Самое трудное время… В свинарнике два человека осталось. Потом все наладится… Будут люди. Уверен! А вот теперь…

…Клава поспешно прошла двор и только за воротами остановилась.

— Ну вот и все, — сказала она себе, пытаясь понять, хорошо или плохо она поступила. Но сразу так и не поняла. Было до слез досадно, что ошиблась в Федоре. Каким болтуном оказался! А она, Клава, не отступится. Сказала — все. Ведь главное — решиться. Вот так бывает, когда купаешься. Топчешься на берегу, а в воду прыгнуть страшно. Когда прыгнешь — замрет от холода сердце, захватит дыхание… Но только на какую-то секунду, а в следующую все пройдет. Потом даже смешно станет, что боялась.

Часть третья

Глава первая

В начале февраля морозы неожиданно спали, установилась теплая безветренная погода. Григорий Степанович воспользовался ею и объезжал животноводческие стоянки. Сам не зная почему, он на этот раз не выбирал кратчайших, но опасных тропинок, не скупился на посторонние разговоры, не отказывался от чая и ночевок.

Надолго задержался Кузин у Сенюша Белендина. В разговоре вспоминали прошлое.

— А ведь если бы не ты, Сенюш, ухлопал бы меня бандит. Помнишь? Теперь бы и косточки сгнили.

— Да, ловко он тогда наскочил… — Сенюш неожиданно двинулся к председателю, заглянул в его морщинистое, продубленное солнцем, дождями и морозными ветрами лицо. — Григорь Степаныч, оставайся ночевать, дров много, сухие… Оставайся, а… Поговорим…

Кузин видел: откажись он — Сенюш кровно обидится. «Надоедает одному… Надо уважить…» — решил Григорий Степанович, чувствуя, что и самому не хочется садиться в настывшее скрипучее седло и ехать на ночь глядя.

— Можно и заночевать — согласился он. Обрадованный Сенюш засуетился, принес дров, затем большую охапку свежих еловых веток.

— Не хуже перины… — приговаривал он, разравнивая вокруг костра ветки.