Дороги в горах

— Как наш товаровед Балушев… Тоже ненавидит контору. Говорит, каждый человек должен найти такую работу, чтобы душа радовалась.

— Я и не думал, что Балушев такой. Интересно…

— Смотрите! Смотрите! Ушла!

Ковалев не сразу сообразил, о ком говорит Клава. Но, посмотрев на пригон, догадался: Ласточки на прежнем месте не было.

Ковалев и Клава зашли под навес. Ласточка стояла, прислонясь к стене. Колени у нее дрожали, но смотрела она бодро и даже попыталась приветствовать Клаву мычанием. Вышло не совсем ладно.

— Вот видишь… — взволнованно сказал Ковалев. — Спасли… И в каждом деле так… есть линия наименьшего сопротивления. Удобная, но вредная линия.

— Может, напоить ее надо?

— Можно попробовать, — согласился Геннадий Васильевич. — Только подогретой водой… Я скажу Чинчей, она сделает…

Ковалев сбоку, осторожно, будто невзначай, взглянул на Клаву. Ее смуглое лицо было бледно и неподвижно, точно застыло на морозе, а черные с косиной глаза рассеянно блуждали, ничего не замечая и ни на чем не задерживаясь.

— У матери была?

Вздрогнув, Клава посмотрела так, точно очнулась. Геннадий Васильевич повторил вопрос.

— Нет, не была еще. Как бы не опоздать!

Клава поспешно вышла из пригона, но вскоре замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась. Казалось, скрип стылого снега под ногами мешал ей разобраться в вихре мыслей и впечатлений.

Геннадий Васильевич затронул своим разговором наболевшее, то, над чем она все последнее время много и мучительно думала. А решать надо теперь, иначе потом будешь метаться, как Федор. Где ее радость? Неужели на ферме, около Ласточки? Хорошо бы посоветоваться, открыть свою душу. Но с кем? Мать на все смотрит по-своему. Геннадия Васильевича она стесняется. Вот только Игорь… Он хороший, чуткий. Поймет… Скорей бы приезжал!

Глава одиннадцатая

Клава спросила по телефону, скоро ли выпишут мать. Татьяна Власьевна сказала, что полежит еще с недельку. А если подоспеет путевка, то ее сразу отправят на курорт. С опечаленным видом Клава повесила трубку, постояла и только направилась к своему столу, телефон дребезжаще зазвонил.

— Да… Балушев? — Клава посмотрела на Федора. — Здесь.

Федор, громыхнув стулом, быстро встал и взял из рук Клавы трубку.

— Я слушаю. Здравствуйте. Сейчас? Хорошо.

Федор не сложил, а скорее сгреб в ящик стола бумаги, надел свою куртку с косыми карманами и, снимая с полочки шапку, бросил, ни к кому не обращаясь:

— Я в райком… Вызывают.

Когда дверь за Балушевым закрылась, Лукичев, отрываясь от бумаг, хмыкнул:

— Рад стараться… Помчался.

«Что делать, если вызывают? Не идти, что ли?» — Клава холодно посмотрела на главного бухгалтера…

Принесли почту. Клава развернула «Комсомольскую правду», в глаза бросился крупный заголовок: «Молодежь — на фермы!» Под заголовком — портрет девушки. Пышноволосая, она весело смотрела на Клаву, будто на что-то подзадоривала. Клава прочитала ее выступление. Оказывается, девушка работала мастером на кондитерской фабрике, а теперь едет в колхоз, чтобы стать дояркой. Она писала:

«Я знаю, что первое время мне будет нелегко. Придется встретить немало трудностей и в работе, и в быту. Но трудности меня не пугают. Ведь долг молодежи, комсомольцев — быть в первых рядах строителей счастливой жизни, идти туда, где больше всего требуется кипучая энергия, молодые силы!»

Прикрыв ладонью глаза, Клава думала о том, что не известная ей Лара — решительная. Оставить, родных, город, квартиру… И все же решилась. А она, Клава, не может решиться, хотя чувствует, что не найдет своего места в конторе, не лежит у нее к этой работе душа.

Этот день показался Клаве неимоверно длинным. Один тягостный час сменялся другим, еще более тягостным. Весь день она просидела над бумагами, делая вид, что работает, а на самом деле ничегошеньки не сделала. Все так надоело, опротивело, глаза бы не глядели. Вот осталось каких-то пятнадцать минут, и никак не дождешься, когда они кончатся.

Потеряв терпение, Клава осторожно подошла к вешалке, оделась и, не прощаясь, как бы ненадолго, вышла. Улица, дома и окрестные горы, утопая в загустелых сумерках, стали бесформенными, черными. Привычно пробираясь извилистой тропинкой вдоль домов, Клава сначала слышала тугой скрип снега, голоса, а потом уже начинала различать силуэты прохожих.

Клава выбрилась на дорогу. От свежего морозного воздуха на душе стало спокойнее. «Почему я весь день не в себе? Сердце так болит. Ведь ничего особенного не случилось».

Дом стоял тихий, с черными до жути окнами, и у Клавы сразу пропало желание заходить в него. Немного подумав, она решила завернуть сначала к Балушевым, узнать новости и пригласить кого-нибудь к себе ночевать.