Дорогие гости

Охваченная лихорадочным возбуждением, она отнесла письмо и шкатулку к камину, вытряхнула из нее все содержимое на решетку и подожгла спичкой. Хранить в доме такие вещи нельзя! Вдруг полиция найдет? Глядя, как пламя пожирает бумагу, Фрэнсис ненадолго успокоилась. Но потом ее мысли снова понеслись вскачь. Какие еще остались здесь улики, свидетельствующие против нее? Фарфоровый фургончик в соседней комнате? Несколько секунд она всерьез раздумывала, не сбегать ли за ним, не разбить ли вдребезги. Потом вспомнила про найденную в кухонном коридоре запоночную пуговку, которая, вполне возможно, отпала у Леонарда от манжеты. Она спрятала ее в горшке с аспидистрой. Глупейший поступок, безумный просто! Надо было унести пуговку из дома, сразу же! Бросить в Темзу! Если вдруг заявится полиция…

Нет, полиция не заявится, пока Спенсер Уорд сидит в тюрьме. Но Фрэнсис уже находилась в состоянии, близком к помешательству. Теперь она не исключала, что Лилиана может пойти к инспектору Кемпу и наговорить на нее. Возможно, она уже сходила к нему. Возможно, как раз сейчас он направляется на Чемпион-Хилл. Полицейские же всегда производят арест ранним утром? Они же всегда так делают, да?

Было десять минут шестого, и за окнами стояла кромешная тьма. Фрэнсис всю трясло. Она торопливо надела халат и тапочки, схватила свечу, на цыпочках спустилась в холл и тихо, очень тихо – чтобы не дай бог не разбудить мать, спящую рядом за дверью, – взяла горшок с аспидистрой, стоявший возле обеденного гонга, и отнесла на кухонный стол. Достать пуговку оказалось труднее, чем она ожидала. Выковырять ножом не получилось; пришлось накренить горшок, рыться пальцами в земле. Пыльные листья, острые и жесткие, лезли в лицо, кололи глаза. Земля посыпалась на стол, но Фрэнсис продолжала копаться в горшке, все сильнее нервничая, все сильнее отчаиваясь, – в конце концов горшок со стуком упал набок и растение вывалилось из него, с кучей земли и спутанным клубком белесых корней. Выкатилась на стол и пуговка – самая обычная черная пуговка, каких полно в доме, и, скорее всего, вообще не Леонардова. При виде нее чары безумия тотчас рассеялись; Фрэнсис закрыла лицо руками и разрыдалась.

Когда через какое-то время она подняла глаза, мать стояла в дверях, ошеломленно глядя на нее:

– Боже мой, Фрэнсис? Что тут происходит?

Фрэнсис потрясла головой.

– Ничего, – проговорила она, безудержно рыдая в перепачканные землей ладони. – Ничего.

Весь день она провела в постели. Мать принесла ей чай и аспирин, потом немного плохо приготовленной еды: резиновый омлет, разварившуюся картошку. Вскоре после обеда в дверь спальни легонько постучали, и вошел семейный врач, пожилой господин по имени доктор Лоуренс. Должно быть, мать послала к нему с запиской одного из мальчишек-разносчиков. Он измерил Фрэнсис давление, выслушал стетоскопом сердце, пощупал под челюстью сухими теплыми пальцами.

– Головокружение испытываете? – спросил он. – Обморочные приступы? Одышку?

В ответ на все вопросы Фрэнсис мотала головой, стыдясь своей рваной нижней сорочки, удрученно думая о стоимости его визита. Но он держался так ласково, так искренне, что на глаза у нее невольно наворачивались слезы. Доктор Лоуренс ободрительно похлопал ее по руке, затем негромко переговорил с матерью на лестничной площадке. «Нервное перенапряжение» – такой он поставил диагноз; возможно, отсроченная реакция на стрессы войны и на смерти близких, усугубленная недавними переживаниями. Необходим полный покой, никаких волнений… Он оставил пузырек таблеток: принимать по одной перед сном.

Фрэнсис лежала, вспоминая отца, его «сердечные приступы». Она представила, какое отчаяние охватывало его при мыслях о стремительно тающих деньгах, о погибших сыновьях, о своенравной, непригодной к браку дочери, – и опять расплакалась навзрыд.

Следующие два или три дня Фрэнсис провела под знаком полной своей нетрудоспособности. Она не выбегала за утренними газетами. Спенсеру Уорду пришлось в кои-то веки обходиться без ее мысленного участия: она ничего не может поделать, если беспощадный механизм затягивает и перемалывает его. Она лежала на диване, с потрепанными книгами своего детства – «Островом сокровищ» и «Швейцарским Робинзоном». В девять вечера принимала таблетку и тут же проваливалась в глубокий сон без сновидений.

А потом, в воскресенье утром – когда она меньше всего этого ожидала, когда уже перестала на это надеяться и даже уже сомневалась, что вообще хочет этого, – вернулась Лилиана.

Фрэнсис только что убрала со стола после завтрака и мыла посуду в судомойне. Услышав скрежет ключа в замке передней двери, она решила, что мать почему-то вернулась из церкви, не досидев до конца службы. Удивленная, она крикнула через кухню: «Эй, случилось чего?» Ответа не последовало – только стук каблучков по плиткам пола, странно нерешительный.