Дорогие мои старики Из переписки с родителями в военные годы (1941-1945)

А теперь о вашем приезде. Безусловно, то, что все кругом едут, а вы не едете, кажется обидным и несправедливым и даже, пожалуй, непонятным. Но я не могу не сказать вам о той злости, раздражении и удивлении, которые вызывает у меня нынешнее массовое паломничество в Москву. В самом разгаре тяжелейшая война. Она отнюдь еще не кончилась. Никакого договора о том, чтобы немцы не бомбили Москву, с ними не подписано и не будет подписано, и вообще война, при нашей безусловной окончательной победе, чревата еще тяжелейшими испытаниями. Я абсолютно не понимаю, зачем реэвакуация в Москву семей проводится в таких размерах. В этом, на мой взгляд, много легкомыслия. Конечно, воля ваша, и если вы твердо решите и не послушаете меня, то я сделаю так, чтобы вы приехали и остались в Москве. Но взываю к вашему чувству благоразумия: во всяком случае, до зимы или до поздней осени — этого ни в коем случае нельзя делать, ни к чему. Мне, так же как и вам, очень хочется повидаться с вами. Я колебался между двумя вариантами: прилететь ли к вам, так, как обещал, или вызвать вас сюда. Прилететь бы я мог всего на два-три дня, вызвать же вас сюда могу на две-три недели, а может быть даже и больше (в зависимости от обстоятельств, от нас не зависящих). Я выбрал второй вариант. Лучше, чтобы вы приехали сюда, чтобы мы, во-первых, более долго и подробно повидались и чтобы, во-вторых, вы, конечно, соскучившись по Москве, увидели ее и почувствовали снова, походили в театры, вообще подышали московской жизнью; в-третьих, чтобы вы почувствовали, что московская жизнь сейчас совсем не такая, какой она была, и кроме наличия родных и наличия театров, никаких иных преимуществ перед молотовской жизнью не имеет и что не стоит сейчас, в разгар войны, бросать уже насиженное место и работу для того, чтобы, может быть, потом опять ехать и искать, ибо никто не гарантирован от этого, наконец, в-четвертых, я думаю, отец, что тетя Варя сейчас в расстройстве чувств, несколько растерялась и поэтому действительно невредно устроить на месте жилищные дела.

Подводя итоги всему сказанному, как говорят на собраниях, считаю следующее:

1. Никаких особых сборов вам проводить не надо. Следует взять с собой только то, что нужно, когда отправляешься в трехнедельную поездку.

2. Не нужно ничего рвать и ломать с работой, нужно просто поехать в отпуск, а там дальше видно будет.

3. В случае того, если бы вы, вопреки моим настояниям, решили остаться все-таки в Москве, я гарантирую возможность съездить в Молотов для закругления всех и всяческих дел, так что на этот счет не нужно беспокоиться.

4. Не откладывая в долгий ящик, по получении этого письма и вложенных в него пропусков, садитесь в поезд и приезжайте, ибо я очень хочу вас видеть. Не смущайтесь трудностями пути, отсюда я отправлю вас в обратную дорогу как смогу лучше.

Ну вот, собственно, и все. Остается только как можно скорее встретиться, чего я очень хочу, потому что без вас я сильно соскучился, и сейчас, когда наконец возможность увидеться так близка и реальна, я особенно остро почувствовал, как соскучился.

Но только приезжайте скорей. В связи с работой над романом у меня сейчас такое время, что я, очевидно, при всех обстоятельствах числа до 20-го июля буду безвыездно в Москве. Этим временем при моей работе надо дорожить.

Целую вас крепко, родные мои. Все должно получиться хорошо, потому что хорошее начало. Только позавчера узнав о том, что вы ждете пропуска, сегодня я успел удачно, за один день, начать и кончить это дело, и они сейчас лежат передо мной, так что и дальнейшее должно быть скорым и удачным.

Еще раз нежно обнимаю вас обоих.

Ваш сын — Кирилл.

П. С. Ввиду того, что я хочу, чтобы вы до всяких устройств по-человечески пожили в гостинице, в хорошем номере с ванной, прошу тебя, отец, взять в Москву какую-нибудь командировку на себя и, если возможно, на мать.

30 июня 1943 года

(От матери)

Головушка ты моя победная, дитятко — не столько неразумное, сколько сумбурное! После двух месяцев великого искуса была вчера обрадована и взволнована красноречивыми строками телеграммы от 24-го. Очевидно, скоро прилечу. И вдруг сегодня новая телеграмма — еще более потрясающая — крепко вас обнимаю — именно так — дорогие, — и затем — глазам не верю — о пропусках. У папы-то ведь бедного самая горячая пора — экзамены весь июль, приходится его оставить. Третьего дня я даже чуть по-настоящему не расплакалась от мысли, что увижу тебя, а сегодня совсем выбита из колеи. Каким встречу? Горячо обнимаю, и обнимаю, и вообще, и — ну, пока, и остальное — сам, если не чувствуешь, то, как поэт, притом не без дарования (в мать), представить себе можешь. Отец лежит, читает и скрытно, но переживает.

6 июля 1943 года

(От матери)

Родной, все получили, спасибо. Как уже писала в открытке, отец не может ехать, так как весь июль работает. Очень расстроен этим обстоятельством и тем, что тон твоего письма не тот, что он ожидал.

Июль 1943 года.

Мама!