Дорогой бессмертия

– Доченька,- застонала мать.- Чего они хотят от твоей души?

Пашу привели в замок Любарта. Камера, в которой очутилась Савельева, была переполнена заключенными. Утром всех построили в шеренгу.

– Каждый пятый выходи! – скомандовал высокий офицер.

Паша оказалась третьей. «Пятых» вывели в коридор, заставили раздеться.

– По одному! – кричал все тот же высокий немец. Люди толпились, кто-то молил сохранить ему жизнь, у него дети, жена, мать… Подталкиваемые гестаповцами, обреченные ставали гуськом, в затылок. Куда их поведут? На осмотр, а затем на работу? Предполагали все. Но прогремевшие вскоре выстрелы и душераздирающие крики дали ответ наивным.

Рядом с камерой, где томилась Паша, все время голосила женщина. Как узнали впоследствии, это кричала цыганка. Потеряв рассудок, она рвала на себе волосы. В этой камере было заключено около пятидесяти человек. Сюда же бросили и врача Прасковью Антоновну Голубович. Савельева ее знала, она как-то обращалась к ней за медикаментами, и та ей охотно помогла. У нее недавно без вести пропал муж. Когда Прасковья Антоновна попыталась навести о нем справку, ее тоже арестовали.

– Вы многое хотите знать!-сказали ей и упрятали за высокими стенами замка Любарта.

Не все женщины выходили на построение. Тогда в камеру гестаповцы впускали разъяренных собак… Еду заключенным приносили два раза в день. Так называемый завтрак состоял из темного сухаря и воды. В обед приносили несоленую бурду. Мучила жажда. Пить почти не давали. Когда доставался глоток воды, женщины колебались- умыться им или выпить?

Ночью всех заключенных из соседней камеры подняли по тревоге и вывели в коридор. Крепкие становились по левую сторону, слабые – по правую. Были и такие, что еле держались на ногах, падали. Их били, подымали, волокли вниз к Стыри, а там расстреливали.

На следующую ночь проделали то же самое и с той камерой, где находилась Паша. Загремели засовы, блеснули огни фонарей. Построили. Гестаповец прохаживался и с усмешкой вглядывался в испуганные лица женщин. На Паше задержал взгляд дольше. Громко по-немецки выразил восторг:

– Тысяча чертей, хороша девчонка!

Но в глазах Паши горели ненависть и презрение. Она не боялась – за себя постоит! Ей никогда не изменяло чувство веры в себя, в свои силы. Сколько раз подвергалась опасности, а все-таки оставалась жива. Очень рис-ковала в лагере военнопленных. Выдержала! Была вместе с Измайловым, когда водружали красное знамя над городом. Победила! Помогла утопить полицейского агента… Благополучно завершена операция с похищением снаряда… И на этот раз все обойдется хорошо!

Внезапно гестаповец закричал:

– Цюрик! Назад, в камеру!

По неизвестным причинам у гестаповцев изменился план. Всех загнали в камеру. Паша улыбнулась: опять пронесло! Что это -судьба?

Паша прислонилась к холодной стене. Сон прошел. Она думала о матери, о подругах, о том, какие тяжелые испытания выпали на их долю. Доведется ли ей еще раз увидеть милых и близких? Кто остался на свободе?

В камере вповалку лежали женщины. При тусклом свете Паша всматривалась в лица мучениц. Недалеко от нее склонила голову на плечи соседки совсем еще молодая женщина. Она ничего о себе не рассказывала. Звали ее Любой. За что ее бросили сюда немцы? Говорили, будто за дерзость. Она влепила оплеуху одному офицеру, который к ней приставал на улице.

Под стенкой сидела женщина с белой прядью волос. У нее двое детей – мальчик пяти лет и шестилетняя девочка. Что с ними? Где они сейчас? Женщина ничего не знала. Муж ушел в партизаны, а ее заточили в тюрьму.

Паша перевела взгляд на пожилую женщину. Она не знала, почему эта оказалась здесь. У нее было такое доброе, материнское лицо.

Как тяжело видеть страдания советских людей! Невольно Паша забыла о своих личных переживаниях, только одно себе твердила: буду молчать. Ничего не знаю и ничего не скажу! Даже если будут пытать… Эти же люди терпят!

Но на третий день Савельеву выпустили. На все вопросы следователя она давала вполне вразумительные ответы. Работает честно, у немцев на хорошем счету. Никогда не давала повода для подозрений. Эти сведения не трудно проверить у тех, где она трудится.

Домой Паша не шла, а бежала. Что с мамочкой? Как она? Спешила и сама себе говорила, что всю жизнь будет видеть узкую темную камеру, грязный, сырой пол… Нет, никогда уже она не забудет замок Любарта!

24. Зиберт едет в Луцк

Вдоль шоссе, извивающегося меж холмами, то справа то слева маячили хаты под стрехой, запорошенные снегом. За ними стеной стояли безмолвные леса. А когда за поворотом машина взбежала на холм, перед глазами Кузнецова открылась неприглядная панорама. Многие хутора и села фашисты разрушили, и теперь они казались необитаемыми. Да, много горя причинили оккупанты. Живописный Волынский край стал грустным, опечаленным.