Дорогой длинною...

Лично ему я, разумеется, ничего не должен и даже в глаза его не видал, но, очевидно, он «по дешевке» купил какой-нибудь из моих «вышеуказанных в тираже» чеков и вот развлекается, развлекая в то же время немногочисленную публику объявлениями и заметками подобного сорта.

Конечно, ни одна уважающая себя газета не поместила бы подобного объявления. Но чего можно требовать от этих изданий?

Я посмеялся, и тем дело кончилось.

Если бы у великого Кина продали с аукциона костюм Гамлета, то это была бы история — история театра.

А если… у Вертинского продают костюм Пьеро — то это маленькая грязная шанхайская история.

Ну что же, костюм мне не нужен, я из него вырос.

Пусть этот «ходатай от „Иверской“» сошьет себе из него адвокатскую тогу.

Посмейтесь же и вы со мной, господин редактор!

Александр Вертинский.

ВЕРТИНСКОГО костюм ПЬЕРО,

серебр. портсигары и другие вещи

будут продаваться с аукциона по приказу Исполнительного отд.

местного суда 2-го Особого района Шанхая.

Аукцион состоится 10-го августа

в 9 час. утра, во дворе суда.

Участие в аукционе свободно для всех. 

А. Н. ВЕРТИНСКИЙ — В. М. МОЛОТОВУ

Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович.

Я знаю, какую смелость беру на себя, обращаясь к Вам в такой момент, когда на Вас возложена такая непомерная тяжесть — такая огромная и ответственная работа, в момент, когда наша Родина напрягает все свои силы в борьбе. Но я верю, что в Вашем сердце большого государственного человека и друга народа найдется место всякому горю и, может быть, моему тоже.

Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция — большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь — самое ужасное.

Советские Патриоты жертвуют свой упорный сверхчеловеческий труд, свои жизни и свои последние сбережения.

Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и, если нужно, свою жизнь — моей Родине.

Я артист. Мне 50 с лишним лет, я еще вполне владею всеми своими данными, и мое творчество еще может дать много. Раньше меня обвиняли в упаднических настроениях моих песен, но я всегда был только зеркалом и микрофоном своей эпохи. И если мои песни и были таковыми, то в этом вина не моя, а предреволюционной эпохи затишья, разложения и упадка. Давно уже мои песни стали иными.

Теперешнее героическое время вдохновляет меня на новые, более сильные песни. В этом отношении я уже кое-что сделал, и эти новые песни, как говорят об этом здешние советские люди, уже звучат иначе.

Разрешите мне вернуться домой. Я — советский гражданин. Я работаю, кроме своей профессии, в советской газете Шанхая «Новая жизнь» — пишу мемуары о своих встречах в эмиграции. Книга почти готова. ТАСС хочет ее издать. У меня жена и мать жены. Я не могу их бросать здесь и поэтому прошу за всех троих:

1. Я сам — Александр Вертинский.

2. Жена моя — грузинка Лидия Владимировна, 20 лет.

3. И мать ее — Лидия Павловна Циргвава, 45 лет. Вот все. Разбивать семью было бы очень тяжело. Пустите нас домой.

Я еще буду полезен Родине. Помогите мне, Вячеслав Михайлович. Я пишу из Китая. Мой адрес знают в посольстве в Токио и в консульстве в Шанхае.

Заранее глубоко благодарю Вас.

Надеюсь на Ваш ответ.

Шанхай,

7 марта 1943 г.

А. Вертинский

А. Н. ВЕРТИНСКИЙ — ЗАМ. МИНИСТРА КУЛЬТУРЫ С. В. КАФТАНОВУ

Дорогой Сергей Васильевич!

Если у Вас хватит времени и терпения прочесть это письмо, то посмотрите на него, как на своего рода «курьез».

Лет через 30—40, я уверен в этом, когда меня и мое «творчество» вытащат из «подвалов забвения» и начнут во мне копаться, как копаются сейчас в творчестве таких дилетантов русского романса, как Гурилев, Варламов и Донауров, это письмо, если оно сохранится, будет иметь свое значение и, быть может, позабавит радиослушателей какого-либо тысяча девятьсот… затертого года!

Почему я пишу его? Почему я обращаюсь к Вам? Не знаю. К Вам оно меньше всего надлежит, если говорить официально.

Но… я не вижу никого, к кому бы я мог обратиться с моими вопросами, и не верю в человечность, внимательность, чуткость ни одного из ваших «больших» людей, потому что они слишком заняты другими, более важными государственными делами и их секретари никогда не положат на их стол мое письмо и вообще не допустят меня до них. Щадя время, учитывая их занятость и еще потому, что эти большие люди за 13 лет, что я нахожусь в Союзе, ни разу не удосужились меня послушать!