Отдохнув в Москве ровно десять дней, я снова ринулся в турне по Сев. Кавказу. Это, конечно, намного легче, чем ваша Сибирь, но тоже «не подарок»! Погода тут стоит ужасная. Дождь хлещет с утра до ночи. И всю ночь тоже. Успех у меня обычный. Но холод собачий! Удобств никаких. Спел Минводы. Теперь — Ставрополь, Грозный, Краснодар, а дальше, возможно, Ялта. И — конец. В Москву, в отпуск. Я взял в поездку летние вещи в надежде на «жаркий июнь», а теперь замерзаю. Мы все часто вспоминаем тебя и Дашу и твои «банкеты с пельменями». И без оных. Очень беспокоимся: зажили ли уже на твоем «высоком челе» следы Даши-ных кошачьих бархатных лапок? Надеемся, что зажили и ты снова бродишь по городу с высоко поднятой головой, как и подобает настоящему поэту. И твои друзья, позвонив тебе в квартиру, снова спрашивают:
(Кедрин)
В мире — ничего нового, если не считать «вспышек на солнце» и предполагаемых вспышек Дашиного темперамента! Брохес[9]
жаднеет с каждым днем и пил в Кисловодске нарзан от жадности — потому что бесплатно. Абрам[10] — обижается и уже совершенно перестал понимать шутки. Как грузин. Я — еле скриплю. Мотаюсь по размытым дорогам Кавказа. Неохотно пою и пью коньяк после концертов. Закончу, вероятно, Ялтой. Может, там будет теплее. 29-го июня буду в Москве. Доченьки уже на даче. <…>Как же ты живешь. Казимир? Куда думаешь деваться летом? Как сын? Если захочешь ответить на письмо, то пиши на Москву, иначе меня трудно поймать в этих проездных городах. По радио говорят, что у вас там тепло? Завидую тебе. А я мерзну, как цуцик. Посылаю тебе карточку. Снялся в Кисловодске. Одну — сольную и другую — со своими рабами. Ничего интересного.
«окруженный постоянными заботами нашей родной партии и правительства», как пишут в газетах.
Ну, пока. Бодрись! Мужайся! Сопротивляйся, елико возможно!
Пиши побольше. И не дозволяй Дарье портить твою благородную вывеску!
Целую. Жму руку.
Даше — привет.
Твой
Дорогой друг!
Вот только что позвонил почтальон и принес твою милую книжку в скромной голубовато-серой обложке — и я получил мешок голубых драгоценных камней, чистых, радостных, сверкающих и… увы, никому в этой проклятой действительности не нужных, бесценных и бесполезных, как и все искусство вообще. И я вспомнил Георгия Иванова:
Я читаю твою книжку понемножку. Стихи нельзя читать сразу, много. И меня бесит, что ты еще веришь во всю эту чушь! Впрочем, иначе их бы не напечатали! Ты растрачиваешь свое большое дарование на воспевание казенных земель и безрадостных событий. Какие-то эвенки!.. Убогие радости… И даже не радости, а прозябанье. Оторвись! Пошли к <…> всю эту демагогию. Подумай о том, что ты поэт. И поэт настоящий! Пой бесцельно! Полным голосом о том, что тебе хочется, а не о том, что «нужно».
Они уже <…> со своими «идеалами» и сами не знают, куда им повернуть! Недавно мне попала в руки неизданная поэма Ахматовой «Поэма без героя», написанная еще в Ташкенте, в 42-м году. Знаешь, как она говорит о поэте:
Вот тебе — дорога!
Пиши! Ты же можешь. Брось свои Игарки и Курейки. И пой — полным голосом. Не подумай, дорогой, что это — рецензия. Книжку я еще не прочел и говорю не о ней. Те десять страниц, которые я прочитал, уже зацепили меня такими строками, как:
И мне еще предстоит много находок в твоей книжке, много радостей… Но… помни мои заветы! Я ведь гляжу через года. В века!.. Я что-то знаю. И пока еще ни в чем не ошибся!