Дорогой длинною...

Как прошла твоя проба? Напиши мне подробно о своих переживаниях в Мосфильме. Меня это интересует. Как встретили тебя в институте? Как ремонт, а главное, как мои обожаемые «сябаки», «сюкины дети»? Кто водит Бибочку в школу? Пиши скоро и только авиапочтой. Я пробуду здесь дней 15—20. Потом Хабаровск, я тебе оттуда протелеграфирую адрес, а то филармония может затерять письма.

Я долго думал над ролью Скотта[29] и решил, что она мне не подходит. Во всяком случае, в интерпретации Довженко. Притом я из тех актеров, которых нельзя учить и переделывать на свой лад. Мне надо дать играть так, как я понимаю роль. Тогда будет хорошо, а иначе я не отвечаю за нее. Так было во всем моем творчестве, я одиночка и отвечаю «сам за себя» —> так должно быть и дальше. Калатозов меня не трогал — дал играть, как я хочу, — вот роль и удалась. А тут… В общем, я решил не гоняться за этой ролью, а лучше посидеть в турне подольше. Возможно, что я и к Новому году не приеду. А что? Особого удовольствия посидеть в Доме актера одну ночь я не вижу, да и ты тоже. Лучше работать и заработать денег детям на дачу! Если бы Мих[аил] Константинович] дал мне роль Локарта[30], было бы интересно. Я бы сыграл такую штучку, перед которой «кардинал» бы показался пустяком! Но он не начнет скоро, у него еще нет даже сценария. Я успею, я скучаю, Муничка, по своей грузинской жене и украинским детям с кубанским характером. Напиши, кто звонил и что говорил.

Как доченьки оценили новые кроватки? Как их шубки — отнесли? Здесь холодно, но в шубе жарко. А дальше — в Хабаровске и Чите уже морозы! Так что одет я правильно. Предстоит тяжкий путь на Сахалин и по разным точкам. Все же работать интереснее, чем сидеть сложа руки.

Ну, до свиданья, Пекуля. Крепко целую тебя в ямочку на правой щеке, в носик и в губки. Писенят тщательно облизываю и пишу им отдельно открыточки. Привет Л[идии] П[авловне].

Храни вас Бог.

Ваш шмуз и папа Саша

* * *

Владивосток.

21-е октября 1950 г.

Моя дорогая Лиличка!

Сегодня вечером очень скучал и как раз весь день думал о тебе и детях, и поэтому особенно был рад получить перед самым концертом твое уже второе письмо. Это так успокаивает, когда знаешь, что дома. Ну, я рад за тебя, что ты постепенно обретаешь себя в искусстве и идешь верной дорогой. Надо учиться у своего глаза, сердца и ума. Короче говоря, надо учиться у самого себя. Потому что если у тебя есть талант, то он, во-первых, «божественного происхождения», а во-вторых, он уже не подведет — такой учитель. А школа — это только «курс грамоты», который надо хорошо пройти, чтобы правильно записывать то, что диктует талант. Поэтому работай, как тебе подсказывает он. Ну, я пою. Уже спел 10 концертов. Город отвратительный. Дуют ветры. Ничего нет, хоть шаром покати. Есть нечего. Бегали на базар. Там тоже ничего. В ресторане — травилка и хамство. Хотели мяса кусок купить и у них изжарить — не приняли. В гастрономах ни колбас, ни сыру, ни даже масла, белый хлеб надо искать по городу. Но наплевать. Мне ничего не хочется. Скоро отсюда уедем в Хабаровск, а оттуда на Сахалин. До 30-го пиши сюда, а потом в Хабаровск — Госфилармония, если я улечу — мне перешлют. Вчера отправил письмо Довженко с отказом от роли. Пусть сходит с ума за свой счет, а я не хочу рисковать своим именем, играя, как выученный попугай, то, что ему взбрело в голову. Письмо, конечно, вежливое, с соблюдением всех «аппарансов». Я что-то совсем перестал думать о кино. Надо делать деньги на дачу или квартиру, как ты захочешь. А здесь масса точек, кот[орые] можно петь, и на меня в филармонии уже сотни заявок отовсюду. Вот и буду петь «до <…> смерти» — все равно второй раз я уже сюда не попаду.

К праздникам, вероятно, не попаду домой, а в конце января или февраля — приеду. Что же, надо работать! А кино, ты права, от меня никуда не уйдет. Еще будут сто ролей. В Хабаровске, может быть, мне дадут вагон-салон, чтобы ездить по веткам. Там будут и проводник и кухня. Будем опять в тепле, потому что дальше гостиниц нет. Прием везде хороший, но понимают меня, конечно, хуже, чем в центрах. Все время плохо с желудком, а тут еще в аптеках нет лекарств. Надо было с собой все брать. Сердце меня не беспокоит. Хотя я не лечусь и даже порошков этих не пью. Все же меня очень держит сознание, что я работаю для своей семьи. Очень мелких и тяжелых — в смысле переезда — точек я избегаю и маршруты просматриваю сам. С меня хватит работы и в больших городах. Написал Калатозову. Читать тоже абсолютно нечего. Книг в магазинах нет.

Был тут чтец Кочарян. Уже вчера уехал в Москву. Он тут с июля крутится. Заработал денег. Писать тебе больше не о чем. Спасибо за письма, пиши, не ленись — это моя единственная радость.

Бедный Ванин[31]! И у него ничего не вышло с Довженко!