Дорогой Эван Хансен

Я наврал Зо, сказал ей, что сегодня утром меня не нужно подвозить до школы, потому что это сделает моя мама. После вчерашнего она легко поверила мне.

Я не спал. Не мог. Наступило утро. Я хотел было пропустить уроки и не вылезать из кровати. Но заставил себя подняться. Мама ушла на работу. Я не нашел адресованных мне записок ни на зеркале в ванной, ни на кухне, ни на входной двери, когда покидал дом.

* * *

Таращусь в потолок на английском и достигаю значительного прогресса в просверливании взглядом своего стола на матанализе.

Я просто хочу быть один, как прежде. Не хочу, чтобы меня беспокоили, или замечали, или о чем-то спрашивали. Но это лишь мои мысленные пожелания.

Когда я иду на ланч, появившаяся невесть откуда Алана бросается ко мне. Она определенно стояла рядом со входом в столовую и ждала меня.

– Почему Коннор убил себя? – спрашивает она.

Алана постоянно в делах, но сегодня она особенно энергична, а мне так хочется, чтобы она ограничилась простым «здравствуй» вместо того, чтобы приставать ко мне с вопросами о…

– Подожди, ты о чем?

– Ему становилось лучше, – говорит она, в руках у нее кипа бумаг. – Он писал тебе об этом в каждом письме. А затем, месяц спустя, покончил жизнь самоубийством. Почему столько всего в этих имейлах не имеет смысла?

– Потому что иногда вещи не имеют смысла, о'кей? Вещи бывают сложными и запутанными.

– Например, то, что ты начал встречаться с Зо? – Она оглядывается и добавляет: – Тебе известно, что о тебе говорят?

Что обо мне говорят? Мне и в голову не приходило, что люди могут разговаривать о моей персоне. Я так долго оставался незамеченным и считал это в порядке вещей. Внезапно начинаю смотреть на ситуацию глазами человека постороннего: Эван Хансен встречается с сестрой своего лучшего друга всего через несколько недель после его смерти.

Вот хрень, как некрасиво.

Пытаюсь выбросить эту мысль из головы и обращаюсь к Алане:

– Почему ты так одержима проектом? Ведь ты даже не знала Коннора?

– Потому что это важно.

– Важно, потому что вы вместе делали лабораторные работы по химии? Или потому что, ну, не знаю, потому что у тебя есть еще одна общественная работа и это хорошо для поступления в колледж?

Выражение лица Аланы меняется, оно становится таким, каким я его никогда не видел: на нем читается поражение.

– Важно, – говорит она, дрожа, – потому что я знаю, что это такое – чувствовать себя невидимым. Как Коннор. Невидимым и одиноким, таким, что никто не заметит, если ты растворишься в воздухе. Могу поспорить, ты тоже хорошо знаешь, каково это.

Она ждет моего ответа. Я молчу, она качает головой и уходит.

Я больше не ощущаю пустоты. Мое сердце колотится, на бровях выступает пот. Алана разбудила во мне животный рефлекс. Дерись или беги. И, как ни странно, я готов к драке.

Оглядываю столовую в поисках Джареда и обнаруживаю его в очереди за едой. Мы не разговаривали с ним Бог знает сколько. Похоже, ему потребуется целая вечность на то, чтобы выстоять очередь и расплатиться.

– Нам нужны еще письма, – говорю я ему. – Письма о том, что Коннору стало хуже.

Джаред таращит на меня глаза и смеется.

– Это не смешно, – говорю я.

– А мне кажется, смешно, – отвечает Джаред. – И, думаю, все так решат.

– Что ты хочешь сказать?

– Да то, что тебе следует помнить о том, кто твои друзья.

Мне практически пришлось умолять Джареда быть моим другом, и теперь он пытается исходить из этого и угрожать мне, да еще притворяется, что обижен? Он в гораздо большей степени манипулятор, чем я думал.

– Ты говорил, что единственная причина, по которой ты со мной разговариваешь, – твоя автомобильная страховка.

Он пожимает плечами.

– Это очень интересно, – продолжаю я.

– Что?

– Твоя «израильская подружка». – Изображаю в воздухе кавычки, чтобы он понял, что я хочу сказать, – и твои «друзья из лагеря». Никогда не слышал, чтобы ты хоть раз назвал кого-то из них по имени.

– Да пожалуйста, если оно тебе надо, – говорит Джаред. – Ты вообще о чем?

Подхожу ближе к нему:

– Может, единственная причина, по которой ты общаешься со мной, заключается в том, что других друзей у тебя нет?

Он улыбается. Но не слишком уверенно:

– Я могу всем все рассказать.

Он блефует. Если я пойду ко дну, он последует за мной. Я понижаю голос:

– Ну, так вперед, Джаред. Сделай это. – Он никак не реагирует. И я продолжаю: – Расскажи всем, как ты помогал писать письма, притворяясь парнишкой, который покончил с собой.

Произнеся это, я тут же хочу вернуться на несколько секунд назад и заткнуть себе рот.

– Ты гребаный засранец, Эван, – наконец говорит он. В его словах больше злобы, чем в том, как он их произносит.

Я даю ему попробовать его собственное лекарство, возможность узнать, каково оно на вкус. Я думал, ты чувствуешь себя лучше, если скармливаешь его, но это так же противно, как проглотить пилюлю. Он уходит прочь, такой же несчастный, каким был я.