Достойно есть

Мне в сердце трезубцем ударьте / и с дельфином крест-накрест сложите – когда Посейдон и Афина спорили о том, кто из них будет покровителем Афин, Посейдон ударил трезубцем в скалу и в этом месте забил солёный источник. В такой же морской родник должно превратиться сердце поэта, и эта образность перекликается с источником Маврогениса из предыдущего стихотворения. Сложенные крест-накрест, дельфин и трезубец образуют христианский символ – но составленный из языческих элементов. Элитис вновь говорит о примирении древней и новой религий.

Беззаконием руки мои запятнаны… – Т. Лигнадис (σ. 194) обратил внимание, что первая строка отдалённо напоминает покаянную стихиру св. Кассии Константинопольской: «Грехов моих множество и судов Твоих бездны кто исследует, Душеспаситель, Спаситель мой?» (см.: Монахиня Кассия (Сенина). Кассия Константинопольская: жизнь и творчество.СПб.: Квадривиум, 2015. С. 277). Я вижу в ней ещё и отголосок псалма: «Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня» (Пс 17: 5). Настроения того же псалма угадываются и далее: «весь от края до края я чист»– «Воздал мне Господь по правде моей, по чистоте рук моих вознаградил меня» (Пс 17: 21). Наконец, ещё одна явная аллюзия на Псалтирь возникает в строке «Так чего убоюсь я, сыны человеков?» – «Господь за меня – не устрашусь: что сделает мне человек?» (Пс 117: 6).

Сосуд непотребен – прямая цитата из Книги пророка Осии: «Ныне бысть во языцех яко сосуд непотребен» (Ос 8: 8; в синодальном переводе: «Теперь они будут среди народов как негодный сосуд»). Элитис придаёт этому образу положительную коннотацию: чистота и праведность ничем не могут послужить ни смерти, ни врагу.

Восходящий поток, наметившийся в настрое последних строк предыдущей части, набирает силу. Отчаяние и бедствия оборачиваются торжеством и победой. Лигнадис не зря отметил сходство строки «Столько света пролившей мне в кровь, что любовь моя стала как небо» с отрывком из «Песни героической…»: «Поднимается он, одинокий и весь в сиянии / Так напившись света, что виднеется сердце в его груди».

Соборы по подобию небес… —купол христианского храма символизирует небесное царство. В своей «Хронике одного десятилетия» Элитис писал: «Квинтэссенция православного христианства едва ли не исчерпывающим образом передана в очертаниях купола» (Ελύτης Ο. Ανοιχτά χαρτιά. Αθήνα, Ίκαρος, 2017. Σ. 451). Вкупе с кривыми маленькими лесенками, парусами и морскими ветрами, Мистралем и норд-остом, эти храмы воссоздают атмосферу греческих островов и утраченной мирной жизни.

Мне не совсем понятно, был ли какой-то источник у девяти бастионов, которыми человеческий рассудок отделил землю от небес, или этот образ целиком изобретён Элитисом; возможно, число девять взято по аналогии с кругами дантовского ада или входом в ад из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай», которую Элитис очень ценил: «Граница Ада; накрепко её / Хранят девятистворные Врата» (пер. А. Штейнберга). Если так, то функцию «ада» в этом отрывке поэмы выполняет человеческий мир.

Чёрный щебень и гром возвещают о приближающемся возмездии: ср. оракул из третьего псалма: «Гнев усопших да будет вам страшен и скал изваяния!»

Облака оставляя за спинами… —пространство, которое и прежде описывалось как живое и одухотворённое, теперь исполняется действенной силы: сами скалы встают на защиту будущего. Упоминание облаков и изваяний в одной строке может, как полагал Лигнадис (σ. 199), отсылать к трагедии Еврипида «Елена»: там «изваянием облачным» назван призрак. У меня нет уверенности, что Элитис сознательно заимствовал у афинского драматурга это словосочетание. Грифы-стервятники уже фигурировали в поэме.

Страны мира в цехах засекреченных… —реалистичный образ военной индустрии обращается картиной почти религиозного служения злу («ненавистное кормят чудовище»).