Достойный жених. Книга 2

В одной деревне жил человек до того бедный, что у него не было денег на устройство дочкиной свадьбы, и он не мог занять их, поскольку нечего было дать в залог. Он совсем было отчаялся, пока кто-то не сказал ему: «Через две деревни отсюда живет ростовщик, который верит в доброе начало в человеке. Он не требует залога или других гарантий. Он поверит тебе на слово. Он ссужает деньгами тех, кто в них действительно нуждается, и знает, кому можно доверять».

Бедняк отправился в путь и к полудню был уже у деревни ростовщика. На околице он увидел старика, пахавшего землю, и женщину под паранджой, которая принесла старику обед, держа горшки на голове. По ее походке он определил, что это молодая женщина, и голос у нее был молодой, когда она сказала старику: «Бабá, вот еда для тебя. Поешь, а потом приходи домой. Твой сын умер». Старик поднял лицо к небу, произнес: «На все воля Божья» – и сел обедать.

Пришедший озадаченно нахмурился и попытался понять, что все это значит. Если она дочь старика, то почему она надела паранджу? Наверное, она его сноха. А старик? Если бы умер один из братьев ее мужа, она назвала бы его «джетхджи» или «деварджи»[220], а не «твой сын». Значит, умер ее муж. Но то, как спокойно они об этом говорили, было по меньшей мере странно.

Однако бедняк был озабочен своей проблемой и пошел к ростовщику. Он объяснил ростовщику, что ему нужны деньги на свадьбу дочери, но нечего дать в залог.

«Это не страшно, – сказал ростовщик, разглядывая лицо бедняка. – Сколько ты хочешь?»

«Много, – ответил тот. – Две тысячи рупий».

«Хорошо», – отозвался ростовщик и велел помощнику отсчитать эту сумму.

Пока помощник считал деньги, бедняк почувствовал, что было бы невежливо не поговорить с ростовщиком.

«Вы очень щедрый человек, – сказал он. – Но в вашей деревне встречаются очень странные люди». И он рассказал о старике и его снохе.

«А как в вашей деревне реагировали бы на такую новость?» – спросил ростовщик.

«Я думаю, вся деревня пришла бы к дому умершего, чтобы скорбеть вместе с его близкими. Никто не подумал бы о том, чтобы пахать свой участок земли или тем более есть что-нибудь, пока тело не кремируют. Люди плакали бы и били себя в грудь».

Ростовщик приказал помощнику прекратить отсчитывать деньги.

«Этому человеку нельзя доверять», – сказал он.

«Но почему?!» – в ужасе воскликнул бедняк.

«Если вы так переживаете из-за необходимости отдать Богу то, что он доверил вам, вам не захочется отдавать то, что вам доверил обыкновенный человек».

Люди выслушали пандита в молчании, не зная, к чему он клонит. Когда рассказ кончился, у всех было чувство, что их упрекают за их скорбь. Пран был не утешен, а расстроен рассказом. Возможно, это справедливо, подумал он, но скорее бы уж пришли сикхские исполнители раг.

Наконец все трое явились, темнокожие и густобородые; их белоснежные тюрбаны были обвязаны синей лентой. Один из них играл на табла, двое других – на фисгармониях, и во время исполнения песен Нанака и Кабира все трое закрывали глаза.

Пран слышал их пение раньше – мать ежегодно приглашала музыкантов в Прем-Нивас. Сейчас он слушал их механически, не воспринимая ни слов, ни особенностей исполнения. Ему вспомнился последний раз, когда табла и фисгармония звучали в Прем-Нивасе и пела Саида-бай, – это было на празднике Холи год назад. Он посмотрел на противоположную, женскую сторону прохода. Савита и Лата сидели рядом, как и в прошлом году. Глаза Савиты были закрыты, а Лата смотрела на Махеша Капура, который, похоже, опять ушел в себя и не обращал внимания на окружающее. Она не замечала Кабира, сидевшего далеко от нее, в конце шамианы.

Лата думала об умершей, о матери Прана, которая ей очень нравилась, хотя она плохо знала ее. Жила ли она полной жизнью? Можно ли назвать ее замужество счастливым, успешным, удовлетворительным? И вообще, что эти слова значат? Что было главным для нее: муж, дети или, может быть, маленькая комнатка, где она каждое утро молилась, внося смысл и порядок в ежедневную и ежегодную рутину? Вокруг сидело столько людей, которых ее смерть не оставила равнодушными, и тут же был ее муж, министр-сахиб, не скрывавший досады по поводу затянувшейся церемонии. Он пытался дать знак пандиту, что пора уже заканчивать, но тот не замечал его знаков.

– Я думаю, теперь женщины хотели бы что-нибудь спеть? – сказал пандит.

Никто из женщин не вызвался это сделать. Он хотел что-то добавить, но тут старая госпожа Тандон произнесла:

– Вина, подойди сюда, сядь рядом.

Пандит предложил ей взойти на помост, на котором выступали певцы, но Вина ответила:

– Нет, я останусь здесь, внизу.