Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

И в самом деле прихожу я в трепет воображая себе будущее. Весьма то видно, что они уже со всем решились.

Отец мой и мать стараются всячески убегать случаев иметь со мною особливой разговор; не требуют моего согласия, по тому что по видимому полагают, будто бы мне намерение их уже известно. Нет им никакой выгоды принуждать мои склонности, так как то делают брат мой с сестрою. Для сей самой причины и я не стараюсь говорить с ними. Все мои силы сохранивю для объяснения с моим отцом, ежели удостоит он выслушать меня терпеливо. Насколько трудно не иметь в себе согласных чувствований с теми, которым должность наша и склонность обязывают нас повиноваться.

Г. Сольмс удостоил уже меня тремя особливыми посещениями, кроме тех общих; в которых я должна была иметь участие; кажется мне, что я его никогда терпеть не буду, он не имеет в себе ни разума ни рассуждения; не знает больше ни чего, кроме умножения доходов и хлебопашества.

Все они старались привлечь в согласие свое также и госпожу Нортон; и как мнения ее были с намерениями их несогласны, то сказано ей было, что она сделает очень хорошо, ежели в тогдашних обстоятельствах прекратит свои посещения.

Тетка моя сказала один раз, что не думает она, чтобы племянница ее могла иметь когда нибудь привязанность к г. Сольмсу; однако ж научили ее говорить другим голосом. Завтре ожидаю я ее посещения. Брат мой и сестра не могли никак сыскать случая объяснить мне подробно будущее мое счастие; то взяла она на себя то мне представить, и отобрать решительное от меня мнение; ибо сказано мне, что отец мой не имеет ни малейшей терпеливости слышать, что я воле его сопротивляюсь.

Дали мне также знать, что ежели я в будущее Воскресенье не поеду в церковь, то сделаю тем всем моим родственникам чрезвычайное удовольствие. В прошедшее Воскресенье сказано мне было тоже, и я на то согласилась. Опасаются того чтобы г. Ловелас не случился на ту пору в церкви, и не предложил проводить меня домой.

Ты можешь быть уверена, что г. Сольмс не великие у меня имеет успехи. Не имеет в себе и столько разума, чтобы сказать что нибудь приличное времени и обстоятельствам. Ни с кем больше не говорит, как только с ними. Брат мой исполняет должность его стряпчего и Прокурора; а я ни мало не хочу его слушать. А под предлогом, что человек принятой столь благосклонно всею фамилиею имеет право требовать и от меня учтивостей, холодность мою и отказы приписывают они стыдливости; он же не чувствуя собственных своих недостатков и пороков воображает себе, что упорство мое не может ни как происходить от иной причины; ибо разговаривает только с ними, а мне нет случая сказать ни слова такому человеку, которой у меня не спрашивает ничего.

25 Февраля.

С теткою моею имела я сказанной выше сего переговор. Надлежало выслушать от нее предложения жениха, и причины побуждающие их взять его сторону. Против моей воли замечаю я, сколько как в предложении его так и в согласии их находится несправедливости. Для сего самого начинаю их ненавидеть от часу более. Получили уже одну знатную вотчину в предложение, с убытком настоящих хотя и отдаленных наследников; я говорю о той, которую укрепила моему брату крестная его мать; а теперь ласкаются химерическою надеждою достать себе также и другие; или по-крайней мере возвратить принадлежащую мне деревню к моей фамилии.

На отказ мой сказано мне такое предложение, которое поражает мое сердце. Каким образом известить тебе оное? однако ж то непременно должно. Целой месяц, или до нового приказания не должна я ни с кем иметь переписки. После переговора со мною моей тетки и учиненного мною ей отказа брат мой объявил мне сие запрещение повелительным видом и голосом. Не ужели не писать мне и к девице Гове? спросила я. Ни к ней, отвечал он с насмешливым видом; ибо не признавалась ли ты сама, что Ловелас принимается в сем доме как приятель? Видишь ли, любезной Друг! я говорила брату моему, что неужели почитает он сие средство…. он прервал речь мою сими словами: не думай ни как, чтобы ты могла сыскать какой нибудь способ; все твои письма будут перехвачены. И после сего оставил меня с великою поспешностью.

Вскоре после его вошла ко мне моя сестра. Я слышала, любезная сестрица! сказала она мне, что тебя теперь стеснили; но как подозревают, что ты упорствуешь против должности твоей не без посторонней причины, то приказано мне тебе сказать, чтобы ты целые две недели не делала ни кому посещений, и также и сама ни от кого бы их не принимала.

Как! сказала я ей, не ужели сие приказание происходит от тех, которых я обязана почитать? Спроси о том сама, отвечала она мне ходя в зад и в перед по горнице. Батюшка хочет, чтобы ты ему повиновалась, и желает отдалить от тебя все то, что может утверждать в тебе упорство твое и непослушание. Я отвечала моей сестре, что знаю мою должность, и надеюсь, что не будут ее основывать на условиях невозможных. Она сказала мне, что я с лишком смела, и надута чрезвычайно высокомерием и самолюбием; но скоро увидят все люди, что я думала о себе не справедливо.