Дотянуться до моря

Подумалось, что я сам хотел бы знать, как там дела у Питкеса. И еще: хорошая, все-таки, девка эта Фенечка, хоть и дура. И набрал Ведецкого. Александр Алексеевич звонок сбросил, через несколько секунд от него пришла эсэмэмска: «Не могу говорить. Перезвоню позже». Ну, да, надо полагать, адвокат сейчас у Самойлыча, может быть, даже уже идет допрос. Что ж, подождем, время есть чем занять. Ну, вот, например, позвонить Марине, урегулировать эту глупую и так некстати вчера возникшую проблему. Я уже нацелился на цифру 5, с незапамятных времен на всех моих телефонных аппаратах неизменно сопоставленную с номером жены, но в последний миг движение пальца остановил. То, что Марина до сих пор не позвонила сама, отчетливо говорило не только о том, что она еще, что называется, не «отошла», но и что отнеслась ко вчерашнему инциденту куда серьезнее, чем я предполагал. И тут же маленькое воспоминание неприятно кольнуло в сердце: вчера в последнем нашем диалоге в Марининой фразе «ты на самом деле секс-туризмом заниматься ездил» я не обратил внимание на слова «на самом деле». А смысл-то у слов нехороший, они вполне могут подразумевать, что у благоверной могло быть подозрение или даже информация о том, что на туретчину я ездил — ха, на самом деле! — с секс-миссией. И даже еще дальше можно выстроить теорию заговора, если допустить, что у Марины могли быть предположения по поводу моего по этому самому секс-туризму компаньона. Из вороха полузабытых воспоминаний вытянулся хвостик еще одного, очень давнего, лет пять-семь тому назад, разговора. Потрясения моих признаний в супружеской неверности уже давно отгремели, у нас с Мариной в семейных отношениях царила тишь да гладь. Не помню уж как тема Ивы всплыла за семейным ужином, как-то сама собой. То да се, слово за слово, вспомнили, я посетовал, что случилось-де у меня в то время что-то с головой, некое помутнение рассудка. Посмеялись, выпили за то, чтобы рассудок у главы семьи всегда оставался ясным и, вроде, проехали. Но напоследок Марина возьми да и урони: ты, мол, все же учти, любезный муженек, что жена твоя — не психиатр, с подобными помутнениями рассудка больше одного раза дел иметь не готова. И в глаза посмотрела мне так серьезно-серьезно, что мне даже шутить на эту тему расхотелось. Как и сейчас — звонить ей. Она на работе, в галерее своей, обстоятельно поговорить не удастся. А то вдруг скажет еще что-нибудь вроде: «Я ж говорила, второго раза не будет», и что тогда делать? Тем не менее чаша моих внутренних весов оценки порядочности собственных поступков в той или иной ситуации уже начала склоняться к тому, чтобы позвонить, но, как и вчера, вмешалась Ива. То есть, вчера я сам сбил себя с темы примирения с женой, позвонив любовнице, сегодня последняя вмешалась в ход моих мыслей сама. «Прилетаем сегодня рейсом SU 2145 в 18–40 в Шереметьево. Встретишь?», — гласила пропикавшая эсэмэска. Она что, не помнит, что вчера разговаривали? Хотя, да — вчера она была хороша. «Конечно» — вздохнув, отбил я в ответ, и буквально тут же от противоречивых мыслей о своих женщинах меня окончательно отвлек звонок Ведецкого.

— Ну, что я вам могу сказать, Арсений Андреевич? — раздался в трубке бодрый голос адвоката. — Дела у нас не так плохи, как могло бы показаться на первый взгляд. А ваш Борис Самойлович — и вовсе молодец! Я же говорил — мощный старик! Представляете, при задержании он ничего не стал им объяснять, сказал твердо, что говорить будут только в присутствии адвоката. Ставрасов — это у нас следователь, если помните — упек нашего Питкеса в камеру с высшей степени неприятными шпанистыми личностями. Это стандартный прием оказания психологического давления, направленный на то, что подозреваемый пойдет на все, лишь бы избавиться от такого соседства. Но наш Борис Самойлович, не знаю уж как, нашел с сокамерниками общий язык, и встретил меня бодро и с большим присутствием духа. И хотя следователь обо мне не счел нужным его предупредить, Борис Самойлович моему появлению ничуть не удивился, сказав, что был абсолютно уверен, что его не оставят без помощи. На свидании с моим подзащитным мы четко условились о том, что он будет говорить на допросе, и как мы будем представлять обвинению нашу версию произошедшего. То есть, никакого подкупа, тем более взяток не было и в помине, деньги предназначались для дачи взаймы. С человеком, которому нужно было передать деньги, мой подзащитный знаком не был, он просто осуществлял курьерскую функцию, делал одолжение лицу, попросившему его передать деньги.

— То есть, мне? — уточнил я.

— Ну, мы же так решили вчера? — вопросом на вопрос ответил Ведецкий. — Об этих деньгах, о том, кому вы их одалживали, вас скоро неизбежно спросят. Но это будет уже, как говорится, совсем другая история, к которой мы будем тщательно готовиться. Сейчас же главное было вытащить вашего заместителя, верно?

— Да, да, — подтвердил я. — Конечно.