Доверено флоту

31 октября мы с контр-адмиралом И. Д. Елисеевым собрали на ФКП флагманов и военкомов соединений, командиров и комиссаров частей, чтобы информировать их о создавшейся обстановке. Речь шла о том, что нельзя допустить ни малейшей неустойчивости ни в каком звене нашей обороны — иначе противник через несколько часов окажется на Северной стороне, у севастопольских бухт. Мы требовали обеспечить везде и всюду предельную бдительность, железную дисциплину и стойкость. В частях и на кораблях, перед строем личного состава читалось обращение Военного совета флота, призывавшее черноморцев бить врага так, как бьют его воины Красной Армии на подступах к Москве, армейцы и балтийские моряки под Ленинградом.

Трагизм положения был в том, что флот, располагая большим числом кораблей, мощной береговой артиллерией и авиацией (наши бомбардировщики могли и с кавказских аэродромов достигать Крыма), не имел для защиты своей главной базы достаточных по численности и надлежаще вооруженных сухопутных частей. Враг же — сомневаться в этом не приходилось — мог быстро накопить под Севастополем крупные силы, собрать их в ударный кулак.

В этих условиях совершенно особая ответственность ложилась на нашу береговую оборону, на ее коменданта генерала П. А. Моргунова и военкома полкового комиссара К. С. Вершинина. С их КП, оборудованного в подземных помещениях старой, давно выведенной за штат батареи на окраине города, осуществлялось боевое управление не только береговой артиллерией, но и всей системой дотов и дзотов, всеми стрелковыми частями, которые мы смогли поставить на севастопольские рубежи. Туда перебрался и заместитель командующего флотом по обороне главной базы контр-адмирал Г. В. Жуков.

Всю свою долгую службу в черноморской береговой артиллерии Петр Алексеевич Моргунов готовился оборонять Севастополь от нападения с моря. Но вот произошло то, чего не могли представить, — враг подступил с суши. И генерал Моргунов, подготовленный и к этому, стал одним из главных организаторов обороны Севастополя на сухопутном фронте. Отрадно было видеть Петра Алексеевича, как обычно, собранным, сдержанным, внешне спокойным. Твердость, уверенность, исходившие от него, передавались другим.

В наступившие критические дни встал со всей остротой вопрос о том, как быть с находившимися в главной базе кораблями. С одной стороны, их целесообразно было бы оставить здесь, чтобы иметь в резерве корабельную артиллерию для отражения возможного прорыва противника. Но сможем ли уберечь крупные корабли, представлявшие собой хорошие цели, от более чем вероятных массированных налетов авиации, которую гитлеровцы стягивали на захваченные ими крымские аэродромы? Касалось это прежде всего линкора «Парижская коммуна» и новых надводных кораблей, которые в значительной мере определяли общую боевую мощь Черноморского флота.

Любое решение — вывести корабли или оставить их пока в главной базе — заключало в себе определенный риск, могло иметь непредвиденные последствия. Командующий эскадрой контр-адмирал Л. А. Владимирский настоятельно предлагал незамедлительно отправить наиболее ценные корабли на Кавказ — его настораживала возросшая активность неприятельской воздушной разведки.

Участившиеся пролеты немецких разведчиков над рейдом и бухтами беспокоили в этом смысле нас всех. И Военный совет решил, оставив в Севастополе старые крейсера «Красный Крым» и «Червона Украина», немедленно перебазировать часть эскадры в порты Кавказа. Находившийся там командующий флотом с этим согласился. В ночь на 1 ноября ушли линкор, крейсер «Молотов», лидер «Ташкент» (которому судоремонтники только что залечили его одесские раны), эсминец «Сообразительный», а также некоторые подводные лодки.

Насколько своевременно это было сделано, стало ясно на следующий день, через двенадцать часов после того, как мы проводили корабли.

Утром на лидере «Харьков», пришедшем из Новороссийска, вновь прибыл в Севастополь армейский комиссар 2 ранга И. В. Рогов. После моего доклада ему о положении фронта обороны мы вместе вышли из штольни ФКП на берег Южной бухты. Над городом разнеслись воющие сигналы воздушной тревоги, и скоро мы увидели, как со стороны Инкермана летят фашистские бомбардировщики — группа за группой, по девять машин в каждой. Дневной массированный налет — это было нечто новое… Открыли огонь зенитчики, но самолеты продолжали лететь прямо к Северной бухте. А там, на месте обычной якорной стоянки «Парижской коммуны», еще оставалась неубранной огромная, прикрепленная концами к берегу и плавучим бочкам, маскировочная сеть, укрывавшая линкор. И самолеты принялись ее бомбить, делая заход за заходом…

Не оставалось никаких сомнений: налет был нацелен на наш флагманский корабль. Осознав это и живо представив себе, как могло обернуться дело, если бы линкор продолжал там стоять, я неожиданно для себя начал громко смеяться, а затем и хохотать. И никак не мог остановиться, сдержать себя. Сказались, должно быть, нервное перенапряжение, бессонные ночи.