Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

«Мы предъявили ультиматум» и «я ушел». Писатель сказал все, используя лишь местоимения. Вайль и Генис остались в газете. Несмотря на то что, вспомним письмо к Ефимову, «соблюдали некоторые правила в серьезных делах». Тут или сработало исключение («некоторые»), или соавторы посчитали, что вопрос об уходе не может называться серьезным. Я думаю, что они были просто не готовы к тому, что после всех потрясений, скандалов, уходов и возвращений придется снова искать работу. Личный кризис Довлатова не их проблема. И в этом нет цинизма. Довлатов не упрекал их, но обида в нем осталась. Вспоминал он о ней часто. Из уже цитированного выше письма Ефимову от 12 апреля 1982 года:

Получилось так, что ультиматум Дэвиду предъявляли Петя, Саша и я, а когда Дэвид твердо отклонил наши требования, выполнять условия решился я один, а Петя и Саша остались в газете, хоть и убрали свои фамилии и, более того, выказали полное непонимание мотивов моего поведения, которое хоть и с большим опозданием и с многочисленными оговорками, все же являлось принципиальным. Скоро я приеду и расскажу все подробности.

Спустя годы, когда отношения уже с самим Ефимовым оказались на грани разрыва, он вспомнил и этот эпизод. Из письма от 6 января 1989 года:

Два года назад Вы отказали мне от дома из-за того, что я не приехал на юбилей издательства, то есть, не захотел сидеть за одним столом, скажем, с Рыскиным, который написал в «Панораме», что истинными редакторами «Нового американца» были Вайль и Генис, или с теми же Вайлем и Генисом, легко и весело предавшими меня в отношениях с Дэскалом.

О болезненности разрыва с газетой писатель говорит и в письме Игорю Смирнову от 1 апреля 1982 года:

Из редакции «Нового американца» я окончательно ушел, наделав массу глупостей и став объектом почти неправдоподобных злодейств, все это немного обидно, но, с другой стороны, как-то незаметно возникли другие, менее служебные возможности, то есть чисто литературные заработки, ну и остающаяся халтура на «Либерти». Вообще, мои американские дела гораздо лучше русских, что, наверное, объясняется низостью американской массовой культуры.

Кстати, одна из проблем Довлатова в том, что он не умел «легко и весело» расставаться с людьми. Всегда следовал мучительный подсчет взаимных обид и претензий: явных и скрытых, вроде бы забытых, но не ушедших. Формально бухгалтерские расчеты могли быть в пользу Довлатова. Его подводила общая неуверенность в собственной правоте, постоянные оговорки. Нормальный, хладнокровный оппонент без труда разрушал облачные баррикады, возведенные писателем. Довлатову очень хотелось, чтобы Вайль и Генис покинули газету вместе с ним. Они слишком даровитые. Оставшись в «Новом американце», они могли достаточно успешно имитировать дух «минувших славных дней». Об этом писатель не без сожаления говорит в «Возвышении и гибели…»:

Лишь Вайль и Генис по-прежнему работают талантливо. Не хуже Зикмунда с Ганзелкой. Литература для них – Африка. И все кругом – сплошная Африка. От ярких впечатлений лопаются кровеносные сосуды… Но пишут талантливо. Из песни… Впрочем, я это уже говорил…

Для «Марша одиноких» Довлатов пишет «Последнюю колонку», в которой пытается объяснить причины «гибели» «Нового американца»: