Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Роскошное издание сорвалось по «техническим причинам» и вышло в свет только через четыре года. Единственным утешением можно считать магистерскую диссертацию датского ученого Пера Далгарда «Функция гротеска у Аксёнова». Ее перевели на английский язык в юбилейном году. Там увлекательные соображения по поводу хронотопа и карнавальности в прозе писателя. Как складывалась судьба книг Аксёнова на американском книжном рынке? Формально процесс пошел. «Остров Крым» увидел свет в 1983 году в Vintage Books. В следующем году Random House and Houghton Mifflin выпустили «Ожог». Но все оказалось поздно. И антиутопия, почти догнавшая по дате Оруэлла, и джазовый нобелевский роман остались непрочитанными. Аксёнов приехал с джазовым романом в эпоху бушующего постпанка, претендуя на внимание публики, занятой совсем другим.

Но писатель знал, кто причина его неуспеха. В ноябре 1984 года он пишет еще одно письмо Бродскому. Тут уже без стилизаций и притворной расслабленности:

Любезнейший Иосиф!

Получил твое письмо. Вижу, что ты со времен нашей парижской переписки осенью 1977 года мало в чем прибавил, разве что, прости, в наглости. Ты говоришь о вымышленных тобой предметах с какой-то априорной высоты – о каких-то идиотских «квотах» для русской литературы в Америке (кстати, для какой же книги ты расчищал дорогу в рамках этой «квоты»?), о «профессиональной неуверенности», о «крахе», выражаешь тревогу по поводу моей «литературной судьбы». Помилуй, любезнейший, ведь ты же пишешь не одному из своих «группи», а одному из тех, кто не так уж высоко тебя ставит как поэта и еще ниже как знатока литературы.

Аксёнов, говоря о «каких-то идиотских квотах», имел в виду слова Бродского в письме:

Единственный повод у тебя иметь на меня зуб – это та история с «Ожогом», хотя и это, с моей точки зрения, поводом быть не может; во всяком случае, не должно. Думаю, и тебе нравится далеко не все из того, что тебе доводилось читать, кем бы это ни было написано. Дело, разумеется, в обстоятельствах и в тех, в чьем присутствии человек выражает свое мнение. Но даже если бы меня и официально попросили бы высказать свое, я бы сказал то, что думаю. Особенно – учитывая обстоятельства, т. е. тот факт, что русская литература здесь, в Штатах, существует примерно на тех же правах нац. меньшинства, что и Штатская литература – в отечестве.

Никто меня не просил рекомендовать или не рекомендовать «Ожог» к публикации. Если бы спросили, я бы ответил отрицательно: именно в силу обстоятельств, именно потому, что всякая неудача подрывает авторитет не столько рекомендателя, сколько самой литературы: следующую книжку, может быть, даже лучшую, чем та, что потерпела неудачу, пробить будет труднее. Квота имеет обыкновение сокращаться, а не расширяться.

Можно упрекнуть поэта в путанности и затемненности изложения своей позиции, но смысл открывается. Пусть и не с первого раза. Если перевести на нормальный язык, то Бродский говорит о том, что издание «Ожога» может попросту опозорить русских писателей в Америке. Если роман Аксёнова – вершина отечественной прозы, то как выглядят иные, просто талантливые книги? Создателя «Ожога» раздражает «жалкий лепет оправданий», когда Бродский говорит, что он замолвил за Аксёнова слово в Колумбийском университете: