Коржавина на нее не пригласили, что, как я понимал, должно было его очень обидеть. Я позвонил устроительнице Ольге Матич и предложил, чтобы приезд Эммы оплатили они, а я приеду за свой счет. Я надеялся, что она скажет: ладно, заплатим и ему, и вам. Не тут-то было. Он приехал за их счет, я за свой.
Такое не забывается. Но поэт успел, как понимаю, обидеться заранее, и присутствующие хорошо это почувствовали. Эпизод с неожиданным появлением Коржавина Довлатов не выдумал, он «дожал» эпизод, который имел место в действительности. Итак, Карл Проффер ведет круглый стол «Две литературы или одна…», оглашая имена докладчиков и строго следя за соблюдением регламента. Наконец добрались до буквы «К». Обратимся к третьей книге воспоминаний Дмитрия Бобышева:
Карл Проффер, дойдя до соответствующей буквы, произнес:
– Наум Коржавин. Но он, кажется, не приехал.
– Нет, я здесь, – отозвался из зала Коржавин. – Я просто не сразу нашел это здание.
И неудивительно: он был почти слеп. На носу сидели сильнейшие диоптрии со шнуром, чтоб их не потерять; лысину покрывал джинсовый картуз. Все радостно оживились.
– В президиум, в президиум, Эммочка! – загалдели писатели.
Эммочка вышел на подиум, но за стол не сел и вступил тут же в спор со всеми, невзирая на регламент, на одергивания Карла: против Мальцева и Синявского, против толерантности и даже против художественности. Но – за живую правду! И сел обратно в зал.
Как видите, Коржавин действительно на какое-то время «потерялся». Довлатов сплавил два эпизода: драматическую историю с приглашением Коржавина на конференцию и проблемы поэта с ориентированием на незнакомой местности. Впрочем, для Коржавина это нормально, поэт предпочитал решать вопросы гораздо большего масштаба, что вскоре и подтвердилось. Свое выступление Коржавин начал бодро и интригующе, заявив о личной оппозиции по отношению ко всем участникам собрания:
Поговорим о литературе, хотя за пять минут, которые мне даны, я, будучи оппонентом почти всех выступавших, а может быть, и тех, кто еще будет выступать, вряд ли смогу связно высказать свои взгляды. Придется только слегка наметить то, что я хотел бы сказать.
Далее он «намечает»:
Я не понимаю, как, не признавая, что есть столбовая дорога, сетовать при этом на отсутствие критики. Критика как раз то, что пытается нащупать эту столбовую дорогу, правильное движение культуры. Конечно, никому наперед не известно, что правильно, а что нет – вот критика и нащупывает эту правильность. А если этой дороги, этих общих вообще ценностей нет, то критике и разговаривать не о чем. И не для чего существовать.
Трудно понять, что «хотел сказать автор». Но туман сгущается в последующем пассаже, претендующем на статус рассуждения: