Дождливое лето

Да простит меня тетя Женя, но мне кажется, что это действительное или воображаемое сходство льстило ей. Так или иначе всю жизнь она сохраняла обостренный интерес к Цветаевой («Где лебеди? А лебеди ушли. Где вороны? А вороны остались. Куда ушли? Куда и журавли. Зачем ушли? Чтоб крылья не достались…»), а портрет Марины Цветаевой (в профиль, разумеется, — это подчеркивало сходство) висел над теткиной кроватью.

Называя Волошина Максом, тетя Женя не фамильярничала, он в самом деле просил называть себя так. По воспоминаниям многих, он был удивительно прост с людьми, которые ему полюбились. И был в то же время кладезем горестной мудрости, высокой образованности. Это он ей сказал, что поскольку капитанство Готия значится главным образом на итальянских картах и в итальянских документах давно минувших веков, то, чтобы рыть глубже, девочке надо всерьез браться за итальянский, ехать в Геную («Да-да!») и глотать пыль в архивах банка святого Георгия, который, как известно, был истинным хозяином генуэзских колоний в Крыму. Галантные итальянцы не смогут отказать очаровательной синьорите в доступе к старым, изъеденным мышами бумагам…

Рассказывая, тетя Женя смеялась. Макс, по ее словам, тоже смеялся, хотя ничего смешного в этом не было. Просто оба понимали, что все это несбыточно.

«А почему бы вам, — будто бы сказал он, — не зарыться в таком случае еще глубже? «Капитанство Готия», в конце концов, всего лишь отголосок более древних времен. Уже в восьмом веке после хазарского нашествия само это название было анахронизмом, не говоря о веке тринадцатом, когда здесь появились господа из Генуи… Правда, — будто бы добавил он, — я не то где-то читал, не то слышал, что еще в конце восемнадцатого века, после присоединения Крыма к России, в глухих горных селах встречались люди, говорившие на одном из древнегерманских наречий… Словом, почему бы вам не взяться за самих готов? Работы на эту тему есть, пионером не будете, а все-таки интересно…»

Так возник замысел исследования «Готы в Крыму». Макс посоветовал и умер тогда же, в 1932 году. А синьорите пришлось хлебнуть с этим замыслом всякого. Были и такие, к примеру, разговоры:

«Готы в Крыму… Готы — это кто же? Немцы?» Какое-то представление о предмете собеседник все-таки имел.

«Да нет, древние германцы. Остготы, вестготы, король Аларих, который пошел завоевывать Рим…»

«Вот то-то и оно. Значит, предки современных немцев?»

«Да нельзя же так однозначно. Союз древних германских племен, вторгшихся в третьем веке в Северное Причерноморье. А если и предки, то что это меняет? Жили они в Крыму? Жили».

«Вот видите, как однобоко вы рассуждаете. И льете воду на мельницу фашистской геополитики».

Это было уже не предвестие грозы, а первые ее раскаты. Тетка, однако, упрямилась:

«При чем тут геополитика? Это история. Средневековье».

«Тем более. Несвоевременно. И не советую настаивать».

Почему «тем более»? Какой «своевременности» хотят от античной истории или медиевистики? А может, они вообще не нужны? Почему она, Евгения Пастухова, должна внимать каждому совету, когда у нее готова диссертация? Приходите на защиту и спорьте…

Внять между тем следовало. Более того, нельзя было допускать до того, чтобы ее уговаривали. Ведь это говорит о том, что человек  з а к о р е н е л. А с диссертацией все просто: сегодня она рекомендована — и, значит, готова, а завтра  н е  рекомендована — и, значит, н е  готова. Глядишь, и темы в плане нет, будто вообще никогда не бывало. И тебя самой, глядишь, нет ни на кафедре, ни на факультете, ни… До самого последнего «ни», к счастью, не дошло. Догадалась тихо и быстро уехать в родной свой маленький городишко, затеряться учительницей начальных классов в школе.

Много позже пришло понимание того, что легко отделалась, а тогда чувствовала себя пришибленной и несчастной. Наверное, это естественно: с высоты прожитого видишь, как наливались кровью тридцатые годы, пока не взорвались второй мировой войной, а «изнутри», в контексте, так сказать, самих этих лет все ли можно было понять и оценить?..

Любопытно, что эта история с готами еще несколько раз настигала ее. Когда стало ясно, что немцы придут в Крым, просилась в партизанский отряд: «Знаю окрестные горы и леса, изучала немецкий и итальянский — могу быть в разведке, могу переводчицей». «Да-да, — сказали ей. И полувопросительно: — Вы какую-то работу писали о немцах в Крыму…» — «Не о немцах, а о готах!» — «Какая разница! Ждите. Если понадобитесь, позовем».

Так и не позвали. И опять по свежим следам восприняла это как унижение и оскорбление недоверием. За что?! А в конечном счете это сохранило ей жизнь. Ведь переводчица наверняка была бы в роковой для отряда день 13 декабря при штабе и погибла бы вместе со всеми…

Отец, правда, говорил, что со временем ее непременно нашли бы и конечно же позвали бы, просто поначалу не до того было, а потом случилась эта катастрофа… Но отец был известный утешитель.