Дождливое лето

«Татары говорят, что здесь была церковь…»

«От подножия скалы вытекают два родника. Здесь находятся пять корыт, от которых местность получила свое название — Беш-Текне…»

«Правый вход в пещеру очень длинный, низкий и узкий, так что идти по нему можно только оглянувшись, а местами — ползти. Через несколько десятков метров пещера делается совершенно непроходимой от жидкой грязи, покрывающей ее пол…»

Ай да тетя Женя! Увлечения спелеологией я за ней не знал.

Не знал, впрочем, и другого. Составляя перечень своих находок и опись того, что отправлено в Институт антропологии в Москве, тетя Женя мельком упоминает, что небольшое количество кремневых орудий найдено ею и на Гурбет-богазе — в районе нынешних Зоиных раскопок. Протянулась еще одна ниточка…

Было около двух, когда я кончил листать первую папку. А их было еще десятка три — сверху и в обеих тумбах письменного стола, старого, тех времен, когда были столяры-краснодеревщики и у них хватало времени и терпения украсить свое изделие хотя бы незатейливой резьбой. Как лихо мы расправлялись с этими столами, комодами, шкафами лет двадцать назад!.. Дрова! Гробы! И у нас, я думаю, все это уцелело не от свойственного Пастуховым консерватизма, а просто потому, что не нашлось денег на современную, сверкающую лаком и вскоре разваливающуюся древесностружечную прелесть.

Ложиться спать? Но сна ни в одном глазу. Я разобрал стоявшую за шкафом постель, над которой по-прежнему висел в овальной, ручной работы рамке Маринин профиль, и вернулся.

За окном была вполне романтическая ночь: рваные облака, луна, возникавшая в разрывах, зубчатая стена кипарисов на этом фоне. Куинджи.

Дождь, как видно, давно перестал, потому что цикады пели во весь голос и время от времени прямо перед окном прочерчивала свой зигзаг летучая мышь.

Только теперь заметил на столе под стеклом закрытый ранее папками листок, исписанный стремительным тети Жениным почерком.

ВСТРЕЧА С ПУШКИНЫМ

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Выситься над высотой.

Слева — крутая спина Аю-Дага,

Синяя бездна — окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте…

Смуглую руку у лба…
Точно стеклянная на повороте
Продребезжала арба…

Запах — из детства — какого-то дыма

Или каких-то племен…
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.

Написано в Ялте осенью 1913 года

Стихи не произвели на меня большого впечатления, хотя я и понял, кто автор. Разве что последние две строчки… Как жестоко расправляемся мы с этим очарованием! Будто мстим кому-то за что-то. Но кому? Не себе ли?

Интереснее всего были для меня собранные в несколько тетрадей тети Женины записки, но от них в конце концов пришлось отступиться. Сначала торопливый и малоразборчивый почерк меня не особенно смущал, я просто перескакивал через то, что не мог разобрать, и, вполне улавливая смысл, шел дальше.

«…На спуске с яйлы видели замечательный закат, какой не часто приходится видеть. Солнце заходило в полосу тумана и окрашивало деревья в кроваво-красный цвет. Буки казались раскаленными. Такую картину не скоро забудешь…»

Ничего вроде бы особенного, сама картина, поразившая тетю Женю, осталась, что ни говори, за кадром, а я растрогался, будто услышал ее голос, обращенный ко мне, маленькому. Так же трогательно было читать о Коле — моем отце, ее младшем — на шесть лет — брате. Или вот это — ее путешествие на гору Чучель.

«П. В. и я хотели найти там красную орхидею. Какую-то орхидею наподобие венерина башмачка, но чем-то отличающуюся от нее. П. В. сказал, что там такая есть».