Дождливое лето

А другой женщиной, которую вспомнила тетя Женя в своих записках, была некая Катя. Собственно, перед самой войной и в войну это была разбитная девчонка, каких немало. Катя училась в школе, где работали тетя Женя и О. Т., и была там, как я понимаю, одной из самых приметных личностей.

Такова экспозиция этой истории. А дальше было вот что.

Через несколько дней после того, как тетя Женя вырвалась от «коллеги-германиста» из СД, ей повстречалась в городе О. Т.

«Почему вы отказались, милочка? Это же я вас рекомендовала Хейнце».

«Кому?»

«Хейнце — начальнику СД. Он даже докладывал о вас генералу Цапу».

«Зачем?» — только и нашлась сказать тетя Женя. Пугала сама мысль, что ее могут снова потребовать туда.

«Вы что — хотите умереть с голоду? Раньше еле сводили концы с концами, а сейчас еще хуже. Чего вы их боитесь? Эти офицеры — вполне культурные люди. И потом, знаете, — О. Т. перешла на доверительный шепот, хотя рядом никого не было, — и там можно приносить пользу. Позавчера я переводила на допросе Рыбака…»

«Кого?» — не поняла тетя Женя.

«Вы что — не знаете Рыбака?»

«Да сколько их в городе, рыбаков!..»

«Я говорю о докторе Рыбаке. Не знали?»

Тетка пожала плечами. Она в самом деле не знала никакого доктора Рыбака.

«Так вот, когда Хейнце вышел из комнаты, я тихонько посоветовала Рыбаку называть фамилии уехавших из Ялты, а то и вовсе несуществующих людей. И что вы думаете — помогло. Хейнце отпустил Рыбака домой».

Спустя годы тете Жене почудится опасная настойчивость в этом вопросе: «Не знали?» И сам вопрос покажется не случайным. Может, и впрямь за ним стояло что-то? Уже когда прогнали немцев, стало известно, что оставленный в городе руководителем подполья доктор Рыбак был вскоре по доносу арестован и после жестоких пыток в СД расстрелян.

Далее у тети Жени:

«Поводом для этого мемуара была упомянутая выше книга о Ялте в оккупации, где мельком сказано о докторе Рыбаке, а еще ранее — полученное мною в 1960 году письмо О. Т. В нем она сообщала, что отбыла в Вологодской области 15-летний срок лишения свободы и теперь живет в доме инвалидов, но хотела бы вернуться в Ялту. Ко мне у нее просьба: похлопотать, чтобы портрет ее сына Гоши был повешен в школе среди портретов других бывших учеников, погибших на войне. Оказывается, Гоша, которого я тоже знала, погиб в бою 18 апреля 1945 года. И далее в письме была заключенная в скобки ссылка, которая меня почему-то потрясла своей деловитостью: «Основание: выписка из приказа ГУК МО № такой-то».

Помнится, я спросила у брата: «Что такое ГУК?» Он посмотрел письмо и сказал: «Главное управление кадров».

В нашей бывшей школе действительно в вестибюле висит стенд с такими портретами, и Гоша среди них должен быть. И там же портреты троих ребят, на допросах которых переводчицей в СД была его мама…»

О том, что она ответила О. Т., тетя Женя не написала.

Далее — история Кати. Девица, оказывается, училась с Гошей в одном классе и, судя по всему, была не подарок. А с точки зрения О. Т., — само воплощение vulgarité. И надо же — именно к ней Гоша был неравнодушен. О. Т. была даже рада, когда парень еще до войны, не закончив десятого класса (тогда это было можно), пошел в летное военное училище. Он уходил от нее, а она была рада: лишь бы подальше от этой ужасной особы…

Сама Катя последний раз появилась у тети Жени тоже году в шестидесятом. Выходит, письмо О. Т., о котором я тогда понятия не имел, и этот визит почти совпали. Я был мальчишкой и, конечно, не знал, да и знать не хотел, о чем они тогда с тетей Женей говорили. Просто видел грузную женщину лет сорока пяти (в действительности ей было гораздо меньше) со вздувшимися венами на ногах и мешками под глазами. Тетя сразу увела ее к себе, в эту вот комнату, где мне сейчас не спится.

Итак, о чем же они здесь говорили?

Оказывается, Катя пришла к Евгении Петровне извиниться.