Читаем Дождливое лето полностью

«У меня сердце от ее слов сжалось. Хотела спросить, как же это случилось, и не смогла, не посмела. Ничтожными и мелкими показались все мои собственные прошлые и нынешние заботы и проблемы. А она опять помолчала и спросила вдруг:

«У вас выпить не найдется?»

Надо было бы ответить: «Нет». Нельзя все-таки допускать до развязности. Но не сумела. Подумала только: «Господи! Еще и это…» Вышла, принесла флакончик спирта, который держала для компрессов, достала рюмку… Она выпила, вытерла губы рукой, хакнула по-мужицки и по-мужицки же глубоко затянулась. Потом говорит:

«Не успела я даже толком спрятать пистолет, как заходит этот румын. Дверь за собою закрыл и спрашивает: «Где?» А я стою и дрожу.

«Лицом к стенке», — говорит.

Я повернулась.

«Подними руки».

Потом, видно, оглядел комнату и подошел ко мне. Ощупал и сразу нашел. Пистолет я за пояс юбки сунула, он только кофточкой и был прикрыт.

Вытащил пистолет, но меня не отпускает, шарит одной рукой по мне. Скотина… Не шарит уже, а лапает… Я было дернулась, а он говорит: «Если вызвать СД, всех перестреляют». И я знаю: перестреляют. Это им запросто. А у нас детишек полон двор.

«Ты все поняла?» А я как одеревенела. «Все поняла?» — говорит и крючки на юбке расстегивает…»

«Зачем ты мне все это рассказала?» — спросила тетя Женя.

«Это еще не все. Он же меня, скотина, триппером наградил…»

«Зачем ты мне это говоришь?»

«Так вы же возмущаетесь: почему Гоше не написала? А что мне ему было писать?! И чтоб не думали, что жизнь вся такая чистенькая, как у вас…»

Закончила тетя Женя несколько для меня неожиданно:

«Когда эта несчастная наконец ушла, я подумала: а такая ли у меня «чистенькая» жизнь, как ей кажется? И бывает ли она вообще у кого-нибудь «чистенькой»?..»


Оккупации были посвящены и другие записи этой папки.

На отдельном листке:

«28 ноября 1941 г. Вчера прочитала приказ о регистрации евреев и об обязательном ношении евреями на одежде шестиконечных звезд. А сегодня ко мне забежала Симочка Рейфер. Когда я открыла, она с порога защебетала: «Со звездочкой принимаете?» На груди и на спине у нее было нашито по звезде. Она даже повертелась передо мной, демонстрируя это украшение. И повторила: «Так принимаете со звездочкой?» У меня едва не сорвалось: оставь-де этот висельный юмор, но вовремя спохватилась — и правда ведь, под виселицей ходит. Да ее только на эти несколько слов и хватило. Разрыдалась и уткнулась мне в плечо.

Сегодня была регистрация евреев, вот Симочка и зашла по дороге ко мне.

Стыд и такое чувство, будто виновата в чем-то. Сама нацепила бы эти звезды, если б это помогло хоть кому-нибудь».

Еще одна запись.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза