Дождливое лето

Сразу, однако, оговорюсь: разрозненные записи тети Жени чаще всего ни о чем таком не свидетельствовали. Чтобы увидеть подтекст, второй план, надо было знать ее саму, события ее жизни. Вот, к примеру, ее «Тетрадь ботанических наблюдений». Что может быть бесстрастнее!

Открывается январем 1938 года.

24/I Chimonanthus — начало цветения.

27/I Миндаль — начало цветения.

Февраль.

7/II Кизил — начало цветения.

14/II Миндаль — полное цветение.

17/II Chimonanthus — полное цветение.

25/II Слива — начало цветения.

И так далее. Порывшись в памяти, я вспомнил, что химонантус — кустарник (он и сейчас растет в нашем дворе), который большую часть года не привлекает внимания, кажется совершенно невзрачным. Я упрямо называл его жимолостью, а надо бы — зимоцветом ранним. Невзрачен он и в разгар зимы, когда на нем, истерзанном ветрами, появляются вдруг кремовые с красной сердцевинкой мелкие цветочки. Но что за дивный и удивительно сильный аромат у этих невзрачных цветочков! Идешь мимо под зимним моросящим дождем — и вдруг на тебя пахнёт летней безмятежной прелестью…

Есть соблазн задать самому себе риторический вопрос: не такова ли была и моя тетка? Не о том, однако, сейчас речь.

Далее записи в тетради становятся все подробнее, и можно узнать, что начало цветения дикого винограда тетя Женя увидела 10 мая в ущелье Ай-Димитрий, неподалеку от едва сохранившихся развалин древней церкви святого Димитрия, где она нашла обломок верхнего края пифоса и кусок черепицы с клеймом, напоминающим букву «В», а гранат в полном цвету — 13 июня в городе, на Ломоносовском бульваре. Это уже не у себя во дворе, где под окнами растут и миндаль и жимолость. Значит, пришла в себя, начала выходить из дому, бродить по окрестностям…

Дело в том, что начаты записи, когда тетку посреди учебного года вышибли из аспирантуры, а закончены, о б о р в а н ы (хотя листы в тетради еще были) 20 августа, когда она увидела по дороге на Ай-Петри полностью созревший терн. В тот день она узнала, что принята на работу. И прощайте, ботанические наблюдения!.. Ее взяли учительницей в школу села Дерекой. Теперь и села этого нет — речная долина застроена блочными пятиэтажными домами, давно стала частью города.

Ботанические пристрастия, прикосновения к травам, цветам — к природе — были, как я понимаю, попыткой обрести устойчивость в жизни — может быть, даже неосознанным протестом против ее безумия. Обычная история: когда нет истинного дела, надо найти хотя бы его подобие.

С занятиями археологией получилось иначе. Тетя Женя пристрастилась к ним. Наверное, они изначально были ей ближе. Тогда же, весной тридцать восьмого, появляются первые карточки с записями о находках и наблюдениях. Эти карточки она заполняла до конца своих дней. Об устойчивости интереса говорит и то, что она снова и снова возвращалась на одно и то же место, что-то уточняла и проясняла для себя.

Сначала, к примеру, писала: «Стоянка доисторического человека на яйле возле горного татарского поселка Узенбашское Беш-Текне над спуском к родникам Беш-Текне». Стоянка! Потом это утверждение, как видно, показалось ей слишком смелым, и тетя Женя пишет осторожней: «Местонахождение кремней». Она была здесь несколько раз и собрала немало: ножевидные кремневые пластинки, обломки кремней, каменные ядра, черепки.

Уже на моей памяти тети Женины находки превращали жизнь аккуратистки мамы в кошмар, поскольку грозили заполонить всю квартиру. Но сейчас подумалось о другом: а ведь мы с Ванечкой сегодня были в местах, где когда-то находился тот горный поселок. Ни следа. Хотя для будущих археологов что-то, конечно, осталось…

Привлекут ли эти карточки кого-нибудь, кроме меня, интересующегося не столько сутью сказанного, открытого, найденного тетей Женей, сколько ею самой?..

Вскоре на карточках и на приложениях к ним появились рисунки, сделанные тушью, а то и акварелью. Сдержанно и строго. Никаких навеянных чувствами либо душевным состоянием экспрессии. К черту чувства и экспрессии! Фотографическая точность, и ничего более. Это напомнило мне виденную как-то выставку пейзажей некого человека, работавшего изыскателем на прокладке дорог. Инженер в этих пейзажах задавил художника. У тети Жени в рисунках пробивается все же почти задушенная лирическая струя — море, небо, облака, тени… без этого она не может.

В местности, именуемой Атбашское Беш-Текне (есть и такое, но это гораздо западнее, уже над Симеизом), мою строгую тетю занимают только следы и орудия доисторического человека. Прорывается, однако, и кое-что, к доисторическому человеку отношения не имеющее.