Дракон должен умереть. Книга III

Он проснулся от кошмара. Это был тот же сон, что и обычно, только ощущение беспомощности было еще сильнее. Беспомощности и, в тот же момент, жажды мести. Каждый раз он все ближе подбирался к тому, кто это сделал, но все время был на несколько мгновений позже.

Генри тяжело дышал, глядя на потолок, подсвеченный предрассветными сумерками. Внезапно понял, что не может пошевелить рукой, и с удивлением посмотрел налево. Он не думал, что она останется, когда он уснет.

Он смотрел на нее, и следующее удивление было куда сильнее предыдущего, потому что он понял, что она спит. Он не видел ее спящей с тех пор, как в четырнадцать лет она лежала в горячечном бреду, а они с Сагром сидели по очереди у ее постели. Впервые за очень много лет он видел ее лицо таким, каким оно было на самом деле, ничем не искаженным и ничем не прикрытым. Она тихо дышала, и он почувствовал, что этот момент был куда более личным, чем все, что произошло до того.

Он лежал, не шевелясь, смотрел на нее и думал о тысяче вещей одновременно — и при этом ни о чем конкретном. За окном постепенно светало, он постепенно засыпал обратно, и, когда он проснулся, ее уже не было рядом.

***

Генри медленно спускался по тропе. Уже почти стемнело, различить землю под ногами можно было с большим трудом — но вовсе не поэтому Генри шел настолько осторожно. Он двигался так весь день. Это было очень важно.

Когда он проснулся утром — таким же серым, как и многие предыдущие, — и лежал, сосредоточенно глядя на мутное окно, из которого по столу растекался мягкий, тягучий, бесцветный дневной свет, на него внезапно накатило очень странное чувство — абсолютной цельности мира. Все вокруг ощущалось, как единая система, но почему-то Генри казалось, что любое неверное движение может эту необыкновенную упорядоченность разрушить — и он не знал, что покажется из-под обломков. Не знал и не хотел знать.

Когда свет разлился по всей столешнице и начал стекать на пол, Генри заставил себя встать. Он начал свой день — никогда еще это выражение не имело для него столь буквального значения, — и продолжил его, осторожно проживая каждое его мгновение, так вдумчиво и сосредоточенно, как никогда до того. Казалось бы, в таком состоянии он должен был бы постоянно и напряженно думать — но мироздание не давало ему отвлекаться. Каждая мельчайшая деталь теперь имела значение и требовала внимания.

Горы не были сегодня тише, и воздух был точно таким же пронзительно холодным и звеняще чистым, как и всегда — но Генри пришлось долго стоять на крыльце, чтобы привыкнуть к совершенному равновесию вселенной, которое он внезапно ощутил.

Каждое мгновение, каждый шаг заставлял его останавливаться и проживать на коротком вдохе всю жизнь, всякий раз новую и потому бесценную в своей уникальности. Он не охотился сегодня — просто ходил по горам, дышал и жил, а мир вокруг звенел совершенной ясностью и покоем.

Когда солнце скрылось за вершиной, Генри понял, что пора возвращаться домой. Он шел все так же осторожно, мягко обходя камни, деликатно спускаясь по осыпям, заботливо огибая деревья и кусты. Мироздание терпеливо мерцало вокруг, снисходительно допуская существование Генри в своей системе.

Когда он вошел в дом, на улице стемнело окончательно, резко, как это обычно бывает в горах, и мироздание дрогнуло и сжалось в пыльном мраке комнаты, как будто замирая в предчувствии чего-то нового. А в следующее мгновение, без предупреждения, без шороха или скрипа половицы, который мог бы его подготовить, Генри ощутил на своих губах ее губы, и всю ее — рядом, и в тот же момент вселенная взорвалась, отдала в затылок непониманием, застряла в горле жестким комком счастья и наконец раскатилась от солнечного сплетения по всему телу абсолютным торжеством.

И все. Больше не было ничего. Под осколками вселенной ничего не оказалось.

Но она — была рядом. Судьбы мироздания, мира и вселенной в сравнении с этим были не очень важны.

Матримониальные планы Уорсингтона

Бертрам внимательно следил за мухой, лениво ползающей по подоконнику. Уорсингтон хмуро следил за Брайаном, старшим сыном князя Лотарии, а тот, в свою очередь, покусывал светло-русые усы и напряженно следил за дверьми, ведущими в зал. По правде сказать, таких дверей было несколько, и потому Брайан не знал наверняка, за какими из них нужно следить. Из-за этого ему приходилось постоянно бегать глазами от одной двери к другой, и с каждым кругом он все больше нервничал и все яростнее кусал усы.