Протянув руку, Гилберт вынул из бардачка крохотный, тщательно запечатанный пузырек, протянул Джемме – она не взяла. Посмотрела на Гилберта так, словно он предлагал ей стать убийцей и протягивал оружие.
В каком-то смысле так и было.
– Добавь ему три капли в кофе, это проявит защитную магию, если она на нем есть. Ничего страшного, у него просто вспыхнет рубашка, когда метка проявится, – объяснил он. – Уинфред не стал бы убивать себя, значит, его заставили. Сейчас, после его смерти, я не верю, что Сальцхофф играет на нашей стороне.
Джемма нахмурилась. В глазах сверкнул гнев.
– Он просто тебе не нравится. И ты обвиняешь его во всех грехах. Что если это, например, Шелл?
Вот, значит, как. Теперь она защищает Северного Ястреба, ну конечно. В Гилберте шевельнулись досада и злость – он осадил их. Это ведь была Джемма. Его Джемма, его жена.
– Это не яд, – вздохнул Гилберт, не отвечая на ее вопрос. – Это просто проявит его суть, если он драконоборец и вчера все-таки как-то сумел замаскировать свою метку.
– Вот как. Ну хорошо, что это просто зелье, – Джемма бросила пузырек в сумочку. – Хорошо, что ты не кладешь меня в его постель, чтобы я лично рассмотрела метку.
Гилберт неожиданно ощутил чужие призрачные пальцы у себя на голове. Кто-то брал шахматную фигурку и переставлял на поле – это было так жутко, что он с трудом удержал вскрик.
– Кто-то приказал Уинфреду умереть, – произнес Гилберт. – Кто-то манипулирует нами, тобой и мной. Прямо сейчас, я это чувствую. Ты говоришь, кому это выгодно?
Лицо Джеммы дрогнуло, словно она с трудом сдерживала слезы.
– Давай выясним это, – выдохнул Гилберт. – Сегодня, пока мы еще можем.
***
Джемма поднялась на третий этаж, не чувствуя под собой ступенек.
Когда она проснулась утром, то поняла: “Я самая счастливая на свете”. Мир – бескрайний, белый, розовый и золотой – плыл, неся ее на волнах. В мире не было ни тревог, ни боли – только они с Гилбертом, только их любовь. Это было чудо – ты даже мечтать о нем перестал, а оно сбылось.
Потом пришла Сибилла. Джемма верила Гилберту, но он изменился в лице, когда над головой певицы мелькнула искра. Она не дракон, значит, носит драконье дитя – с тем цинизмом, к которому Джемма привыкла в доме мужа, она подумала: ну и что, мало ли, что было до меня, в конце концов, теперь я законная жена, фра Сомерсет. Остальные могут убираться.
Но легче от этого не становилось.
Когда они приехали к дому Эттиннера, то увидев мертвого, наполовину обгоревшего ящера, Джемма ощутила отвратительный липкий ужас. Что должно было случиться, какая неведомая сила помрачила его рассудок, если старик вот так бросился в пламя? Разрушил свой дом, разорвал свою жизнь? Но рядом с ужасом шло торжество – Джемма смотрела на мертвеца, рядом с которым возились полицейские и врачи, восторг переполнял ее, и вот от этого ей стало по-настоящему страшно.
– Да, сегодня после встречи, – услышала она голос Андреа, подходя к открытой двери офиса. – Да, разумеется, я слышал об этом.
О чем он слышал, о смерти бывшего министра или о свадьбе Джеммы? Ее начало знобить: о свадьбе придется рассказать человеку, который вчера целовал ее в саду – так опаляюще, так искренне, словно вся его жизнь сейчас лежала у Джеммы на ладонях.
Она вошла в офис, прошла к своему столу, стараясь сохранять невозмутимый вид. Присев на подоконник, Андреа говорил по телефону – увидев Джемму, он кивнул ей и выглядел вроде бы спокойно и дружелюбно, но сейчас Джемма отчетливо видела: это маска.
Сбрось ее – и останется только пепел.
Ей вдруг захотелось выбежать из офиса и спуститься вниз. Возможно, Гилберт еще не уехал – Джемма сама не знала, откуда взялся этот страх. Он поднимался из ее души ледяными волнами, он был беспричинным и оттого сокрушающим. Она села за стол, открыла ежедневник: сегодня предстояло много работы, и выступление Андреа перед теми людьми, которые вчера заставили столицу остановиться и замереть, было лишь одним из бесчисленных дел.
– Джейм.
Когда Андреа дотронулся до ее плеча, Джемма едва не подпрыгнула. “Спокойно, – сказала она себе. – Спокойно, он не убьет тебя и не съест”. Вспомнилось, как они танцевали в клубе под беспечную песенку “Пацанов”, как потом Андреа привез ее в “Мяту” и не остался.
“Кто-то манипулирует нами прямо сейчас”, – у внутреннего голоса были интонации Гилберта. В Джемме ожило то чувство, которое всегда вело ее, когда она писала статьи Макса Брайта.
Стремление к справедливости. Желание найти правду.
Это было тем, что позволяло ей жить и идти дальше.
– Привет, – откликнулась она. Показала листок с разрешением, который вечером положила на стол помощница. – Нам согласовали выступление в филармонии Гарна в три часа.
Андреа усмехнулся. Старинное здание филармонии было почти на окраине города, оно балансировало на грани прихода в негодность, и загнать туда Андреа было прекрасным решением столичной управы: кто поедет на задворки столицы в разгар рабочего дня?