Драконий пир

"Тогда скажу тебе прямо, — наверное, кивнул Мане. — Мы получили письмо от Янку, где он говорит, что готов простить нас всех и оставить нам наши имения, если мы не станем доводить дело до кровопролития. Мы думаем, что надо сделать так, как хочет Янку. А ты, конечно, можешь выдать нас всех нашему неразумному государю, а вскоре после этого сложишь свою голову в битве с Янку. Однако мы предлагаем тебе присоединиться к нам и сохранить мир в Румынской Стране. Разве мир не лучше войны? Я знаю, ты человек военный..."

"И потому не люблю болтать попусту. Покажите письмо", — возможно, перебил Димитр или всё же дал собеседнику договорить, но письмо всё равно потребовал.

Письмо из-за гор, направленное боярам-предателям, виделось Владу очень похожим на то, которое он сам получил когда-то от брашовян. Бумага представлялась сероватой и шероховатой, а буквы — торопливо выведенными, ведь это было простое деловое письмо.

Влад так и представлял, как Мане достаёт из сундука и показывает Димитру небольшой лист со сломанной печатью красного воска:

"Вот письмо от Янку, заверенное его собственной печатью. И здесь сказано, что Янку согласен видеть в нас своих слуг, а не врагов. Здесь сказано, что Янку милостив и щедр по отношению к тем, кто ему верен. Однако он пишет, что слуги на то и слуги, чтобы служить. Янку говорит, что если мы и вправду ему служим, тогда не должны проливать кровь его воинов. Иными словами, если мы хотим доказать свою верность Янку, то должны сделать так, чтобы битвы с Янку, к которой готовится наш государь, не случилось вовсе".

"Что ж, — должен был сказать Димитр, глядя на документ, — я как начальник конницы могу поспособствовать тому, чтобы кровопролития не случилось. Я могу сделать так, чтобы конница не пошла в бой. А если не пойдёт конница, то пешие воины биться с врагом в одиночку, конечно, не станут".

"А если наш упрямый государь, узнав, что Димитр не намерен вести конницу в битву, отстранит его от должности и сам поведёт конницу? Как тогда быть? — наверное, спросил один из бояр, до сих пор хранивших молчание.

"Значит, надо сделать так, чтобы наш государь не смог повести её в бой", — сказал другой боярин.

Ах, как много дал бы Влад, чтобы узнать, кто это сказал! Может, слова были не совсем те, но смысл именно такой, а боярин, который произнёс подобную фразу, тем самым предложил дать Владову отцу яд. Никак иначе нельзя было помешать "упрямому государю" принять участие в битве и самому вести конницу в бой. Ну а старшему государеву сыну, Мирче, отраву не дали только потому, что наследник престола не должен был в поход идти, а остался в столице.

Вот, о чём размышлял Влад, слушая слугу-серба, который говорил даже чересчур подробно — упоминал все обстоятельства того, как получил те или иные сведения. Наверное, Войко хотел, чтобы господин почувствовал, будто сам побывал в родных краях. Для того и вспоминались разные незначительные подробности:

— В летнюю пору в Тырговиште жарко, но всё же не как в турецкой столице, — произносил слуга, а Влад, в самом деле, чувствовал тепло, будто на солнце сидит.

Конечно, так могло ощущаться и тепло от натопленной печи в доме, но когда заходила речь о смерти родичей, Влада начинал пробирать странный озноб, и не спасала никакая печь. Отец и брат умерли в середине зимы, и холод той давней зимы чувствовался даже в жарко натопленной комнате!

По словам серба, печальные события, связанные с гибелью Владовых родичей, в Тырговиште до сих пор оставались у всех на устах, но только громко об этом не говорили, а больше по углам шептались.

Некоторые люди уверяли, что хорошо помнят день, уже очень давний, когда Владов отец в начале декабря проезжал по улицам Тырговиште в последний раз. Князь ехал вместе с дружиной, чтобы влиться в войско, стоявшее лагерем возле города, а затем вести эту рать на северо-запад в сторону гор и сразиться с венграми.

Так вот многие говорили, что Владов отец, проезжая на улице, чуть не упал с коня, но объяснялось это по разному. Кто-то говорил, что конь поскользнулся, ступив копытом на лёд, и это стало предвестьем скорой беды. Другие говорили, что конь шёл ровно, а всадник вдруг почему-то начал крениться на левый бок и, наверное, упал бы, если б ехавший рядом знаменосец не поддержал.

Владу так и представлялся его старший брат Мирча, который говорил отцу:

— Ты нездоров. Я поведу войско вместе тебя, — но родитель, конечно, лишь отмахнулся:

— Нет. Я должен вести войско сам. Воины пойдут в бой, только если буду т видеть своего государя. К тому же, войску лучше не знать, что я занемог.

Мирча, скорее всего, не хотел верить, что всему виной яд, поэтому и говорил о "хвори" как о болезни.

— А что, если в дороге тебе станет хуже? — наверное, спрашивал Мирча. — Может, всё же я поеду вместо тебя?

— Я не могу сослаться на хворь и не ехать, — конечно, отвечал отец. — Иначе все решат, что это только отговорка, и что я струсил.