Драконий пир

Именно здесь Влад последний раз видел своего отца живым. После битвы родитель явился в султанский шатёр якобы для того, чтобы поздравить Мурата с победой, а на самом деле хотел увидеть Влада. С маленьким Раду отец видеться не стал, сказав: "Он станет плакать и проситься домой, а я не смогу его забрать".

Влад в который раз почувствовал себя на отцовом месте: "Если мне удастся увидеть Раду, он наверняка захочет уехать со мной, а смогу ли я его забрать?" Сейчас младшему брату уже исполнилось четырнадцать, и старший забрал бы его, если б мог: "Позволят ли? Старый султан Мурат полагал, что в случае чего Раду может стать ещё одним претендентом на румынский престол, послушным турецкой воле. А что думает новый султан?" Влад не знал, но при случае собирался спросить.

Нового султана звали Мехмед — в честь пророка Мохаммеда, чьё имя турки произносили на свой лад, но Влад знал о новом турецком правителе не только это, ведь за четыре года турецкого плена несколько раз видел Мехмеда и помнил его двенадцатилетним мальчишкой.

Так вышло, что старшие братья Мехмеда умерли, и этот мальчик неожиданно сделался наследным принцем. Он совсем не был готов к такому повороту, плохо знал свои обязанности во время дворцовых церемоний, а если делал ошибку, и ему шёпотом на неё указывали, то начинал глупо улыбаться.

Пожалуй, Мехмед оказался единственным человеком во дворце, кто не боялся улыбаться в присутствии придирчивого и гневливого правителя. Старый Мурат имел слабость к вину, отчего был подвержен резким переменам настроения, и все придворные этого боялись, но не Мехмед. А чего бояться, когда ты — единственный наследник?

Возможно, Мехмед улыбался ещё и своему неопределённому положению. Остаётся только посмеиваться, когда отец под влиянием минутного порыва, особенно если измучен похмельем, говорит тебе:

— Бремя власти тяжело. Я желаю уйти на покой. Прими мою ношу.

Малолетний Мехмед, конечно, отказывался, но отец всё-таки взвалил на него бремя государственных дел. Это случилось незадолго до битвы под Варной. Мурат — ещё не зная, что Янош нарушил перемирие — решил воевать со своими врагами в Азии, а в столице оставил править сына.

Закончилось правление внезапно. Султанского сына никто не принял всерьёз, в том числе янычары, которые открыто возмущались, а тут как раз пришло известие, что Янош Гуньяди снова собирается в поход. Старый Мурат оказался вынужден вернуться к власти, однако государи других земель, желая отправить письмо турецкому правителю, ещё два года после этого не знали, кому же адресовать послание — Мурату или Мехмеду. Ошибки случались.

Затем Мурат официально забрал у сына титул султана, но снова отдал ненадолго, когда отправился в следующий поход против Гуньяди, окончившийся на Косовом поле. Влада, уже девятнадцатилетнего, старый султан тогда взял с собой, чтобы посадить на румынский трон.

День отъезда бывший заложник, конечно же, помнил хорошо. Помнил и Мехмеда, который, провожая отца, выглядел гораздо увереннее, чем в прошлый раз. Наследный турецкий принц смотрел на всех не с открытой глуповатой улыбкой, а с хитрецой. Ему ведь уже исполнилось шестнадцать, и начала заметно расти борода, которую обычно считают признаком появления ума.

Ещё через два года Мурат умер, Мехмед утвердился на троне окончательно, а Влад, даже не видя нового султана, понимал, что на троне уже не мальчишка, путающий порядок церемоний и глупо улыбающийся.

"Мне следует не опираться на прежние знания о Мехмеде, а взглянуть на всё новыми глазами", — размышлял Влад, проезжая по улицам Эдирне, которых не видел с тех самых пор, как отправился со старым султаном в поход.

* * *

Турецкая столица в отличие от турецкого правителя не изменилась. Оборонительные стены из белого камня всё так же окружали город. Голуби на площадях, гоняемые озорными мальчишками, всё так же шумно взлетали, чтобы опуститься на крышу ближайшей мечети. Улочки, примыкавшие к базарной площади, всё так же казались лабиринтом, в котором рискуешь потеряться навек, а возле двери в каждую лавку всё так же молчаливо и невозмутимо сидели торговцы, полагая, что товар, вывешенный рядом, говорит сам за себя.

В Эдирне царила весна. Садовые деревья, видные за высокими глинобитными оградами, ещё только-только начали покрываться листвой, но многие пышно цвели белыми или розовыми цветами. Лишь кипарисы, во множестве росшие в городе и вокруг, сохраняли свой вечно зелёный вид и заставляли думать, что зима закончилась не в прошлом месяце, а давным-давно.