Драконово семя

Ой вэй, люди смотрели на меня свысока. Как и все в юности, я старался поменьше отличаться от остальных. Называл себя чеченским именем Амалхан, чтобы не быть Амалданом, потому что это татское[51] имя, но остался все-таки Шалумовым. Вэйзмир[52], я чувствовал презрение окружающих и сам презирал себя. Почему меня презирали? В те времена, и особенно в кавказской среде, непременно нужно слыть храбрецом, я же драться вообще не умел, да и вообще считал себя позорным трусом. Женщин боялся и ужасно стыдился своего затянувшегося целомудрия. Товарищам по школе я немало помогал по русскому и математике, но друзей-ровесников от этого у меня так и не появилось.

Не знаю уж почему, но Хамзат, видимо, чувствовал ко мне симпатию. Он явно покровительствовал мне и несколько раз спасал от нападений местной шпаны, настроенной, как правило, враждебно ко всему не вайнахскому населению города. В тех случаях, о которых я рассказываю, он обычно говорил, обращаясь к группе подростков:

– Если так уж нужно придраться к кому-нибудь, давайте лучше ко мне.

После этого они уходили – как правило, медленно и без слов, потому что не просто знали Хамзата, а, видимо, знали о нем еще что-то, чего мы не знаем.

А однажды, встретив меня на улице, он сказал:

– Если ты вечером свободен, приходи в нашу забегаловку.

Я был ошарашен и просто не знал, что делать, – а вдруг это приказ? – и вечером все-таки пошел в кафе.

Хамзат сидел во главе стола и считался главным. Остальных было пятеро, все старше Хамзата – их лица были мне знакомы. Среди них выделялся колоритный хмурый старик, которого звали Дугурха. Его усталое обрюзгшее лицо пересекал безобразный широкий шрам – позже мне сказали, что он побывал в тюрьме и был криминальным авторитетом. Мне было не по себе, потому что Хамзат сразу усадил меня рядом с собой и Дугурхе пришлось подвинуться. Они говорили о женщинах, об оружии, о карточной игре, о певце из Азербайджана, который должен был выступать в Шали, но не приехал, об абреках. Вначале им трудно было мириться с моим присутствием, но потом они привыкли – ведь этого хотел сам Хамзат. Со временем меня прозвали Рыжим в его тусовке, но в этом, пожалуй, не было привкуса насмешки. Намека на что-то другое тоже не было, потому что тот, о ком вы подумали, в то время еще не появился даже за кулисами политической жизни страны. Друзья Хамзата выучили меня курить, пить – причем не только осетинскую, но и русскую водку, – играть краплеными картами и многому другому.

Однажды в «Чайхану» пришла милиция, всех нас обыскали. Некоторых увели в отделение, но Хамзата не тронули. Через несколько дней пришли еще раз, на сей раз взяли с собой и Хамзата – видимо, из-за кинжала. Возможно, он потерял расположение местного начальства – не знаю, в чем там было дело… Сейчас я понимаю, что Хамзат оказался несчастной жертвой – бедным юношей, которого власти коварно обманули и предали, но тогда он казался мне чуть ли не богом.

Вскоре Хамзат исчез. Его не видно было более двух лет, поговаривали, что он большой авторитет в Тарском. Я подумал: наверное, больше мы не встретимся.

Как-то летним вечером 1968 года я зашел в кафе «Терек». Там сидела группа незнакомых мне скромных чеченцев довольно интеллигентного вида – пили калмыцкий чай и обсуждали газетные новости. Заметив меня, один из них тут же поднялся и подошел ко мне. Я не сразу понял, кто это – коротко стриженный, гладко выбритый худенький студент с бледным лицом, одетый в советский ширпотреб, – трудно было узнать в нем задиристого, щеголеватого, как теперь говорят, «мажора», прежнего кумира шалинской молодежи. Но он шел прямо ко мне и улыбался, словно старому знакомому.

– Хамзат, ты, что ли? – неуверенно спросил я.

– Ошибаетесь, молодой человек, – ответил «студент», – нет больше обаятельного Хамзата Ахмадова из Ангушта, если вы его имели в виду. Был, да весь вышел. Извольте любить и жаловать, перед вами теперь вполне заурядный и непритязательный Виктор Иванович Исаев собственной персоной – именуемый ровно так, как всегда было начертано в его паспорте. А о Хамзате Ахмадове теперь можно забыть, и навсегда, дорогой Амалдан, – ответил он, впервые назвав меня татским именем.

Мы договорились встретиться вдвоем, чтобы без свидетелей обо всем поболтать. Я рассказывал о многом из того, что произошло в мире за это время, он – о своей жизни, но очень и очень скупо. Мы стали часто видеться.