Драконы моря

Отец Вилибальд пришел к ним и сказал, что Торгунн говорила правду и действительно вывихнула колено.

— Вскоре, — сказал он, — ее нога распухнет так, что даже у тебя не останется сомнений на этот счет.

Все предполагали, что Рапп воспримет эту новость с облегчением, но он сидел мрачный, погрузившись в раздумья. Наконец он произнес:

— Если это так, то магистр находился достаточно долго,  держа ее колено обеими руками, а может быть, и одной. Мне трудно поверить, что он ограничился только этим, ибо он сам признался нам, что слабоволен с женщинами и что прочитал в этой римской книге о тайных способах, при помощи которых можно одурачить женщину. Я уверен, что он не просто читал молитвы над ее коленом, ибо, если бы он ограничился этим, то опухоли бы не возникло, раз он и вправду такой набожный.

Это была самая длинная речь, которую кто-либо когда-либо слышал от Раппа, и никому не удалось убедить его, что он не прав. Тогда сказала Ильва:

— Сперва ты был подозрителен потому, что еще не видел опухоли, теперь ты подозрителен потому, что тебе сказали, что она ость. Но меня это не удивляет, ибо вы, мужчины, всегда останавливаетесь на той мысли, которая первой пришла вам в голову. Я сама пойду к Торгунн и расспрошу ее, ибо мы с ней близкие друзья, и она скажет мне правду о том, что случилось. А если было что-то, о чем она не захочет рассказать, я из ее ответа пойму, что она пытается скрыть правду. Ибо женщина всегда знает, говорит ли другая женщина правду или ложь, на что, слава Богу, не способны мужчины.

С этими словами она оставила их, и о чем говорили между собой она и Торгунн, никто не знает, поскольку никто не слышал их беседы.

— Можешь пока отдохнуть, Рапп, — сказал Орм, — ибо в скором времени ты узнаешь обо всем правду. Нет более хитроумной женщины во всем мире, чем Ильва, за это уж я тебе ручаюсь. Я это заметил при первой встрече.

Рапп хмыкнул, и они принялись обсуждать тех двух телок, которые пропали, и где их лучше искать на следующий день.

Ильва отсутствовала долго. Когда она наконец вернулась, то еще издали погрозила кулаком Раппу.

— Я докопалась до правды, — сказала она, — и все оказалось так, как я и предполагала. Можешь быть спокоен, Рапп, между ними ничего не произошло в лесу. Хуже всех повел себя ты. Торгунн не знает, смеяться ли ей над твоей мнительностью либо плакать, вспоминая те жестокие и несправедливые слова, которые ты сказал ей. Она призналась мне, что жалеет, что не соблазнила священника, когда ей представилась такая возможность. «Мы могли вдоволь потешиться прежде, чем пришел Рапп, — призналась она, — раз он и так подозревает меня и относится ко мне как к опозоренной женщине». Вот ее слова, и, если бы ты был мудрым человеком, каковым все тебя считают, ты бы никогда больше не сказал ей ни слова и не вспоминал бы об этой истории. Если же ты упрекнешь ее еще раз, то я не отвечаю за ее поведение. Но если ты будешь относиться к ней с вежливостью, то она охотно забудет все, что было между вами. Было бы еще лучше, если бы ты дал ей ребенка, тогда бы тебе не пришлось больше ревновать ее к этому несчастному магистру.

Рапп почесал затылок и проворчал что-то вроде того, что она никогда не испытывала недостатка нежности и ласки с его стороны, но всем было видно, что он с облегчением выслушал Ильву и благодарен ей за то, что она решила это дело.

— Хорошо, что я оказался благоразумным человеком, — сказал он, — хотя я и не так мудр, как ты, Ильва. Ибо, будь я нетерпимым человеком, я бы сразу убил этого магистра и остался бы с носом, а ты и Орм перестали бы быть моими друзьями. Но теперь я пойду к Торгунн, утешу ее, и как-нибудь все устроится.

Когда Орм и Ильва легли в кровать, прежде чем заснуть, они беседовали о случившемся.

— Все вышло лучше, чем я мог ожидать, — сказал Орм, — спасибо тебе за добрую услугу. Ибо, если бы призвали меня, дабы рассудить это дело, я бы решил, что они занимались чем-то бóльшим в лесу, чем просто ее коленом.

Ильва некоторое время лежала молча. Затем она сказала: