Дракула

Иногда Рену случалось видеть гостей Шрека и слышать, как он с ними разговаривает. Приходили в основном по делу. Интересно, у Шрека есть любовник? Появлялись какие-то молоденькие, простоватые на вид мальчики, но ни один из них не приходил регулярно. В конце концов, даже если все и говорят, что Киска — гомосексуалист, это не значит, что он и вправду голубой. Слухи — это другая, отдельная реальность. Может, кто-нибудь думает, например, что Рен вставляет Шреку. Как-то раз, слегка протрезвев после одной из попоек, Рен задумался, до чего они могут дойти в своих ночных бдениях. В колледже он знал парней, которые, надравшись, начинали тискаться или дрочили друг другу. Но если Шрек хотел склонить его к чему-нибудь подобному, то уже упустил несколько прекрасных возможностей. Мысль о том, что однажды ночью Шрек схватит его за яйца, не слишком пугала Рена. Гораздо неприятнее будет, если старый дурак всерьез запал на него и не захочет отпускать. С этими ночными просмотрами и выпивкой они давно ходили по краю. Все случится очень скоро. И Рен не представлял себе, что будет, если он откажется. Что-то в Шреке было покровительственное, почти материнское. Эти его ухоженные длинные ногти, мятная жевательная резинка, которой он освежал дыхание. Может быть, он католик? Или еврей? Как он поступит с тобой, если ты больше не захочешь быть членом его семьи? К концу лета Рен стал подозревать, что уже впутался во что-то такое, из чего теперь и не выпутаться. А еще он видел сны.

Сны были продолжением старых фильмов Шрека с их монохромным миром: леса, пустынные улицы, разрушающиеся, как бы даже крошащиеся дома, луна сквозь пелену облаков. Ландшафт населяли крошечные фигурки: то ли куклы, то ли дети — существа с пустыми, будто непроявившимися на фотографии лицами. Ветки, детские коляски и всякий мусор плыли по грязному каналу за железной дорогой, почти съеденной ржавчиной. В снах стояла тишина — как после катастрофы. Рен (или тот, кем он был в тех декорациях) бродил по улицам, пытаясь то ли отыскать кого-то, то ли сбежать от него. Сон никогда не показывали до конца. Проснувшись, он знал, что где-то там, за стеной или через улицу, все это продолжается до сих пор. Он слышал плач, крик, злобное рычание, стоны наслаждения. Но откуда доносятся эти звуки — не знал. В какой-то момент, ближе к концу каждого сна, он смотрел на луну и видел вверху черное окно, выход в другой мир — в темноту, из которой выглядывало лицо Шрека. Цветными в этих снах были только его яркие губы и глубокие голубые глаза, которые избегали встречаться с глазами Рена.

Однажды в середине августа Рен отправился в ночной клуб в центре города. Там играли индустриальный и готический металл. В конце улицы на бетонном постаменте красовался поврежденный, как бы ушибленный с одной стороны, диско-шар. Сам клуб напоминал бесхозный склад с проведенным в последний момент электричеством и спешно наклеенными на стены постерами с физиономиями разных придурков. Клуб состоял из двух похожих друг на друга помещений. В каждом из них длинная изогнутая стойка тянулась от входной двери до квадратной площадки для танцев. На первом этаже играли хеви-метал, на втором — индастриал и готик-метал. Завсегдатаи разных этажей внешне сильно отличались друг от друга. По некоторым причинам Рен выбрал второй. После двух часов жесткой музыки и тепловатого пива в пластиковых стаканах настроение у него совсем пропало. Свободных девушек почти не было. Возможно, сюда приходили только ради музыки. Внезапно почувствовав себя очень пьяным и страшно одиноким, Рен поскользнулся на липком полу. Как раз начался новый трек.

Быстрые царапающие гитарные рифы застали его врасплох. Чуть позже он узнал, что это. Лy Рид прорычал свое: «Ты убил своего европейского сына, / ты наплевал на тех, кому меньше двадцати одного», потом послышался звон разбиваемого стекла, потом пять минут напряженного немузыкального шума. Конечно, он слышал это и раньше, но никогда так громко и в такой подходящий момент. Как будто звук больно разбился на составные части. Рен закрыл глаза и подумал о будущем. Этой опрятной компьютерной жизни не будет. Что придет ей на смену? Варварство? Жестокость? Какие инстинкты надо вернуть, чтобы человечество опять стало настоящим? «The Velvet Underground» больше тридцати лет, но эта музыка до сих пор потрясает. Шрек был прав насчет восьмидесятых, понял Рен. То время превратило тревожность в стиль жизни, оно стало генерировать тревогу как продукт. Только теперь общество начинает понимать, что все это было по-настоящему. «Лучше скажи — прощай».