Драма в кукольном доме

– Какая же польза может быть от убийства? – спросил Бутурлин спокойно. – И кому, кроме вас, мешала Наталья Дмитриевна?

– Да взять хотя бы папашу, которому она надоела хуже горькой редьки, – хмыкнул Киреев. – А его любезная? Мария Максимовна Игнатьева, если вы еще не знаете, твердо вознамерилась стать законной госпожой Киреевой. Только как же быть, если место уже занято?

– Есть же развод, в конце концов, – заметил следователь.

– Ра-азвод, – протянул Киреев, гримасничая. – Ага, как же! Там на одних взятках в консистории разоришься… а законным путем разводиться – такая канитель выйдет, что не рад будешь.

Тем временем Митрохин устроился на краешке второго стула, который находился в комнате и стоял как бы в нише, образованной скосом крыши в этом месте. Положив фуражку на колени, Иван Николаевич молчал и только переводил взгляд с приятеля на следователя и обратно. Лицо учителя ничего не выражало, и Бутурлин затруднялся определить, что гость думает обо всем происходящем. «Интересно, на какой почве они подружились? На пьяницу Митрохин не похож, производит впечатление скромного труженика, у которого каждая копейка на счету… Втирается в доверие к Киреевым или князю Барятинскому? Сложновато – чтобы стать своим у Киреевых, можно найти пути попроще…»

– Скажите, Иван Николаевич, вы хорошо знали Наталью Дмитриевну? – спросил следователь.

– Я ее знал, – просто ответил учитель, – но не уверен, что так уж хорошо. Скажите, а как она умерла?

– Мы устанавливаем, – вывернулся Дмитрий Владимирович. – Как вы думаете, у нее были враги?

– Вот, опять, – пробубнил себе под нос Киреев, зевая. – Были ли враги… и все в лоб… никакой деликатности. А может, это такие враги, которые всю жизнь под друзей маскировались. Может, их и не видно, что они враги. Они, может, в душе ненавидят, а с виду – тихие и неприметные…

Иван Николаевич поглядел на него с удивлением:

– Сергей Георгиевич, о ком ты говоришь?

– Сам не знаю. Чепуху несу, не обращай внимания. Почему ее вообще должен был кто-то любить? – спросил Киреев в пространство. – Она же из всего мира только себя признавала, да мужа, да деточек. «Ах, Володя, ах, Алешенька!», – зло передразнил он, кривя рот. – И нашлась же какая-то сволочь, прикончила ее. Одна только и была у меня отрада – воображать, что я когда-нибудь до нее доберусь. Так нет же, и тут какой-то сукин сын меня опередил! Ну что за невезение! – В сильнейшей досаде он даже ударил по подушке кулаком.

Иван Николаевич опустил глаза и кашлянул, чтобы скрыть улыбку.

– Вы все же не ответили на мой вопрос, – напомнил следователь.

– Просто мне сложно, как-то так сразу… – Учитель недоуменно пожал плечами. – Простите меня, Дмитрий Владимирович, но она не производила впечатления человека, который способен дать себя в обиду. На ней держался дом, и… может быть, у Георгия Алексеевича были с ней размолвки… но чтобы он захотел от нее избавиться…

– Вам известно о его романе с госпожой Игнатьевой?

– Да, Сергей Георгиевич рассказал мне. Но я в эти дела не вмешивался…

Что ж, чувствуется здравомыслящий, осторожный, где-то, наверное, даже слишком осторожный человек. Или желает таким казаться в глазах представителя власти, который при желании вполне способен осложнить ему жизнь.

– Глупо, в сущности, – пробормотал Киреев, свесив голову и уставившись на пол, – как глупо! Живет какое-нибудь животное, портит тебе жизнь, ты его ненавидишь… как пишется в романах, всеми фибрами души, потом животное помирает… обращается, так сказать, в полнейший ноль, в прах, в ничто. И знаете, даже обидно как-то…

– Обидно, что жизнь растрачена на ненависть? – Бутурлин и сам не смог бы объяснить, зачем задал свой вопрос.

– Нет, – тяжелым голосом ответил Сергей Георгиевич, – ненавидеть ее я был вправе. Просто обидно… обидно, что все, в сущности, чепуха и заканчивается чепухой.

Тут весьма кстати вернулась Кулаковская, о которой следователь уже успел забыть, фыркнула в сторону Митрохина что-то вроде приветствия и стала греметь чашками, расставляя их по поверхности стола.

– Чай сейчас служанка принесет, – объявила она. – Эх, Иван Николаевич, не знала я, что вы будете, а то захватила бы чашку и для вас.

Бутурлин поднялся с места:

– Боюсь, что я не могу задержаться, Надежда Осиповна. Иван Николаевич, если вы не возражаете, я хотел бы побеседовать с вами по дороге. Я не отниму у вас много времени.

– Хорошо, – просто сказал учитель, поднимаясь с места и надевая фуражку. – Сергей Георгиевич, я в другой раз зайду, если вы не возражаете…

– Да, конечно, заходи, – ответил Киреев, с тоской косясь на чайные чашки.

Дмитрий Владимирович попрощался с Надеждой Осиповной и вышел, мысленно возблагодарив мироздание за то, что ему не пришлось сидеть с ней за одним столом. На лестнице его нагнал учитель, и они стали молча спускаться вниз.

Глава 13 Поэзия и правда