Драма жизни Макса Вебера

Поскольку Вебер в трактовке Ясперса (прямо в его книге о Вебере, а также косвенно, например, в работе о типах мировоззрений) трактовался скорее как представитель бренда «героический (экзистенциальный) аскетизм», крушение кумира было воспринято Ясперсом более чем болезненно. Радкау сообщает, что в феврале 1963 г. Эдуард Баумгартен, который к тому времени занял позицию общепризнанного (после смерти Марианны, которая всецело ему доверяла) хранителя наследия Вебера и выразителя его истинных взглядов, рискнул – именно рискнул, поскольку понимал, какие тяжелые последствия для восьмидесятилетнего Ясперса может иметь это открытие, – передать ему копии нескольких любовных писем Макса (R, 854). Сказать, что Ясперс был потрясен – это ничего не сказать. С этим новым образом Вебера рухнула его картина мира. «Предательство!» – такова была первая реакция старого философа и моралиста на шокирующую новость. «Макс Вебер совершил предательство по отношению к Марианне, к самому себе, ко всем нам, знающим его образ», – цитирует его фразу известный философ Дитер Хайнрих (R, 856). Впоследствии и Баумгартен, и Эльза Яффе ознакомили Ясперса с другими письмами и другими подробностями любовной драмы Вебера, и его высказывания несколько смягчились, хотя впечатления от смены образа, кажется, преследовали его всю жизнь, «даже во сне», пишет Радкау. Он не мог утешить себя тем, что это какая-то любовная эскапада, единичное приключение, не влияющее на образ целого, – седина, так сказать, в бороду, бес в ребро. Все это стало возможным, цитирует Радкау архивные записи Ясперса, потому что Вебер встретил в Эльзе «не обычную девку, а гетеру, владеющую высшим усыпляющим дух искусством – по ту сторону добра и зла… добрую, когда ей нравилось, но внутренне твердую и готовую к любому злу… все умеющую – от простейшего коитуса до искусства прекрасного – зрелой эротической игры» (R, 857–858). Такая дьяволица, искусительница Эльза! Случилось так, что в последние годы своей жизни Ясперс вел свой внутренний диалог с Вебером, касающийся Бога и дьявола, добра и зла, жизни и смерти, причем один из беседующих давно уже пребывал в царстве мертвых.

Теперь о Баумгартене. И опять заходит речь о смерти. Радкау передает (без ссылок, к сожалению) фрагмент разговора Эльзы с Баумгартеном, относящийся к 1957 г. Эдуард Баумгартен, будучи в Гейдельберге, посетил Альфреда Вебера, намереваясь примириться с ним после некой сильной размолвки по поводу его, Баумгартена, опубликованных материалов о Максе. Но разговор сложился неблагоприятно для него, и он сильно разозлился. Тут из соседней комнаты вышла Эльза, которая, конечно, все слышала. «Что, собственно, стоит между нами? – спросила она. – Почему Вы так долго ничего больше (о нас? – Л.И.) не написали?» Баумгартен: «Потому что я считал Вас тоже виновной в смерти Макса Вебера». Он имел в виду, что Веберу приходилось разрываться между браком и любовью, между Марианной и Эльзой, и мучения от воспаления легких отягощались возникшим вследствие этого влечением к смерти. То есть любовь к Эльзе не облегчала, а, наоборот, усугубляла его страдания. Радкау полагает, что Баумгартен так же, как Ясперс, считал Макса Вебера столь высокоморальной личностью, что конфликт между страстью и долгом, грубо говоря, свел его в могилу (R, 854). Это вообще-то достаточно странное сообщение. Прежде всего странно, что местом встречи стал Гейдельберг, хотя в это время Эльза и Альфред давно уже жили в Берлине. Кроме того, племянник Вебера Эдуард Баумгартен был близок к «дяде Максу» еще при жизни последнего, а после он даже дежурил ночью перед похоронами у его гроба. Трудно даже предположить, что он был настолько мало осведомлен о характере отношений между Максом и Эльзой, что считал этот роман тягостью для Макса, усугубившей его болезнь.

Но если несколько сместить акценты, Баумгартен, оказывается, не совсем неправ. Потому что Эльза конечно же косвенно виновна в ранней смерти Макса Вебера. Но не в том смысле, как полагал Баумгартен. Дело даже не в том, что Вебер вообще довольно много думал и говорил о смерти, что его любимой оперой была вагнеровская «Тристан и Изольда» и что его страшная болезнь, казалось бы ушедшая в прошлое, все же постоянно давала о себе знать. Вебер действительно в определенном смысле был готов к смерти. В первую очередь потому, что, выбирая в самом начале 1919 г. между Мюнхеном и Бонном, то есть между любовью и «риском», с одной стороны (Мюнхен), и покоем и «ранней старостью» (Бонн) – с другой, он выбрал первое (с. 286). Риск в условиях его болезни вполне мог означать смерть, и Макс Вебер прекрасно знал, что выбирает. В общем, Баумгартен имел право сказать, что Эльза также повинна в смерти Макса Вебера в том смысле, что могла стать одной из ее причин, но повинна косвенно; Вебер выбирал свою смерть сам, и обвинять Эльзу это все равно что обвинять Вебера в его же собственной смерти.