Драма жизни Макса Вебера

Еще две очень важные и крайне распространенные в восприятии публики черты образа Вебера, которые сложились не в последнюю очередь под влиянием Ясперса, – аскеза и героизм или вместе – героическая аскеза. До некоторой степени это распространение на автора или придание автору черт описываемых им персонажей. Вебер, конечно, не романист, но персонажи его штудий – пуританин, лютеранин, капиталист, харизматик, бюрократ и т. д. – так ярко смотрят со страниц, что можно предположить, что их чувства ему самому довелось пережить. Флобер ведь говорил: «Мадам Бовари – это я»; почему бы не сказать, что «пуританин – это он, Вебер», а его юношеский аскетизм вкупе с двусмысленным браком будут этому только подтверждением. При этом у пуритан аскетизм был угоден Богу, а потому служил залогом спасения души, Вебер же был неверующим, и награда за гробом ему не светила, поэтому его аскетизм был лишен телеологии, не рассчитан на счастье, на выгоду, на вознаграждение, был важен сам по себе и в этом смысле был героическим или, если с некоторыми оговорками примкнуть к Ясперсу, экзистенциальным аскетизмом. Героический аскетизм в жизни и познании – это в некотором смысле бренд Макса Вебера на протяжении многих десятилетий его посмертной славы. Этот бренд не пропагандировался им самим при жизни (а если пропагандировался, то очень косвенно), потому что если человек провозглашает важность определенных принципов, то это, строго говоря, не означает, что он сам, безусловно, им следует или что все остальные должны им следовать. Вебер был человеком достаточно терпимым, если должное или недолжное поведение партнера (в нашем случае партнерши, то есть Эльзы) не затрагивало напрямую его любовных чувств. Он вообще выработал для себя очень удобную и логически безукоризненную концепцию внеэтических сфер жизни, к которым принадлежат искусство и эротика (с. 260). В рамках эротики то, что происходит с людьми, должно рассматриваться как иррациональное влечение, как судьба, и в этом случае не работают этические категории; это по ту сторону добра и зла, этим влечениям можно следовать или не следовать, подчиняться или сопротивляться судьбе, нельзя только выдумывать мораль или право, которыми можно объяснить свое поведение как этически или юридически правильное (с. 193). И после того, как мы прочли книжку о жизненной драме Макса Вебера, которую смело можно отождествить с его любовной драмой, мы видим, что он сам следовал своей теории, и тогда возникают обоснованные сомнения как в его аскетизме, так и в его героизме при реализации высоких принципов, предполагаемых аскетической моралью. То есть ни тем, ни другим, ни аскетизмом, ни героизмом Макс Вебер в своей жизни не отличался. Впрочем, он ни к тому, ни к другому и не призывал.

Надо сказать, что этот веберовский бренд (героический аскетизм) был очень силен и авторитетен. Как-то так получилось, что, несмотря на то что выдающиеся личности всегда в центре внимания современников и публика любит компромат в широком смысле слова, романтическая сторона жизни Макса Вебера не вошла в поле зрения как современников, так и преемников. Правда, это объясняется не только и не столько «гигиеническими» правилами самого Вебера в области связей с общественностью, сколько жесткими требованиями Эльзы Яффе, которой следовало бы работать не фабричным инспектором, а специалистом по разработке легенды и обеспечению секретности в спецслужбах. Ей удавалось без особых усилий в течение десятилетий изображать брак с Эдгаром и держать в тайне любовную связь с Альфредом и Максом. Тем сильнее был взрыв возмущения и негодования, когда тайны стали выплывать наружу. И это было не потому, что Макс Вебер оказался не героем аскезы, а гедонистом, не чуждым земных наслаждений и вовсе не стражем морали. Возмущение и негодование появились потому, что на этом якобы аскетичном Вебере зиждились собственные моральные и даже теоретические доктрины и концепции многих влиятельных теоретиков, историков и учителей морали. К Ясперсу это относится в полной мере – для него Вебер был важен не только как ученый, но и как мерило правильности его, Ясперса, собственной позиции как человека и философа. Поэтому Ясперс выступал как хранитель и защитник не только теоретического, но в первую очередь морально-этического наследия Вебера.