Драма жизни Макса Вебера

Сам Вебер сообщил Марианне о поездке на гондоле и охарактеризовал свою спутницу: «Быть с ней приятно, и, несмотря на некоторые внезапно проявляющиеся тривиально-грубые черты, в целом она прелестный человечек, и я иногда <…> в часы дурного самочувствия или живого интереса получал бы удовольствие от общения с ней, не будь это связано со многими сложностями»; «я ведь знаю ее достаточно хорошо: она мне очень приятна, я охотно провел бы с ней некоторое время, но „интересной“ я ее не нахожу, и сейчас еще меньше, чем когда-либо. Она очень тонкая личность, но постоянная глубина в ней отсутствует» (MWG, II/6, 284, 285). Это любопытная характеристика, интересная своим снисходительно-покровительственным тоном. Она кажется даже неожиданной, если принять во внимание его страстное стремление к близости с Эльзой в предыдущие дни, не говоря уже о том, как он «рабски» (его собственное слово) простирался у ее ног в письмах к ней впоследствии, в последний год своей жизни. Конечно, можно сказать, что чего только не напишет влюбленный мужчина своей возлюбленной (это о поздних письмах)! Этот аргумент нельзя, мол, принимать всерьез. Это, конечно, верно, но, зная Макса Вебера, трудно предположить в нем такого рода двоемыслие, граничащее с предательством и холодным расчетом. Правда, объяснение такой характеристики есть; один из упомянутых выше авторов комментирует это так: «Макс пытался запорошить Марианне глаза песком»[39]. На русском вульгарном это означало бы: вешал Марианне лапшу на уши, пытаясь скрыть истинное положение дел. Вроде бы с ним можно согласиться. Но возникает вопрос, зачем это было нужно Веберу. Не мог же он считать, что Марианна не знает Эльзу даже лучше, чем он сам, и не знает его истинной оценки Эльзы. На мой взгляд, остается предположить только одно: это истинная и точная, можно сказать, объективная характеристика Эльзы, с которой Марианна, хорошо зная Эльзу, очевидно, не могла бы не согласиться и тем самым рассеять свои подозрения, не знай она, что ее муж околдован и соблазнен этой Цирцеей. Впрочем, даже такая объективность не могла обмануть бедную Марианну, хотя, конечно, могла чуть смягчить горечь ее переживаний.

Прогулка на гондоле случилась 10 октября 1909 г. Примерно через полтора месяца Эльза писала Фриде Гросс, своей близкой подруге, жене Отто Гросса: «Отдых вместе с Веберами (я имею в виду Макса В.), конечно, стал для меня глубоким переживанием. Но это не потому, как ты думаешь, что ему хочется подчиниться. Совсем нет, особенно когда я люблю и восхищаюсь им больше всего, я очень четко чувствую, как по-разному мы смотрим на жизнь. Он настаивает, что я ошибаюсь. И я не могу всегда протестовать и кричать „нет, нет!“ Он был таким трогательно добрым, полным понимания и тепла, и до сих пор остается таким же. Но я не могу не чувствовать, что эти отношения, по крайней мере такие, как сейчас, похожи на недолговечный нежный цветок, которому не хватает корней в почве. Как ни странно, с этой встречи я продолжаю думать с нарастающей тоской об Отто, каким он был когда-то <…> Я покончила с Альфредом Вебером, так как у меня есть Макс, оба вместе быть не могут» (СР, 204–205).

Невозможно не заметить, что в этом частном письме одной подруги к другой, написанном в 1910 г., появилась та же метафора, что и у Дюрера в интерпретации Баумгартена в большой книге последнего, опубликованной в 1964 г.! Более того, метафора применена в том же смысле, что и у Баумгартена! Конечно, не бог весть какая глубокая метафора. Но все равно, ведь Баумгартен проводит параллель между Дюрером с его порожденным Венецией ощущением, что искусство укоренено в природе, и венецианским открытием Вебера, согласно которому любовь укоренена в телесном соединении, то есть в определенном смысле тоже в природе. И вдруг мы читаем у Эльзы, что их с Максом Вебером отношения похожи на недолговечный нежный цветок, которому не хватает корней в почве, то есть тоже, разумеется, в природе. Как ни истолковывай ее признание, но если рассмотреть его с точки зрения освещенного выше сочетания мыслей и интерпретаций по линии Дюрер – Вебер – Баумгартен, остается с кристальной ясностью осознать, что Радкау всю эту историю сконструировал из ненадежных частей и телесного сближения не произошло, а если произошло, то оно оказалось недостаточно полным или совершенным, чтобы стать почвой для такого привередливого цветка, как Эльза Яффе.