Драматическая миссия. Повесть о Тиборе Самуэли

— Бр-р, — откашлявшись, произнес он. — Умереть в постели, как это противно! Разве для этого я стал военным? Глупо все получилось. Схватил катаральное воспаление… Случись это в мирное время — съездил бы в Татры и через несколько недель был здоров. А тут… Наверное, конец. Катар в два счета даст вспышку туберкулеза. Но не в этом дело. Я, кажется, говорил о своем старике? Так вот, когда-то мой дражайший родитель служил в подмастерьях, ну и, разумеется, состоял членом профсоюза, его библией был «Манифест». Потом он стал мастером. Помню, каждый вечер читал он своим подручным «Манифест» и потом спрашивал: «Я тоже эксплуататор?» — «Ну что вы, коллега Лейриц!» — говорили ему рабочие. Он приходил в ярость. «Как это нет, бестолочи вы этакие?! Думаете, эксплуатация — когда капиталист семь шкур с рабочего дерет? Дудки! Эксплуататор тот, кто присваивает прибавочную стоимость!» Вот какой человек был мой отец! А поглядели бы вы, какие патриархальные, идиллические отношения царили у него в мастерской! Она все разрасталась, увеличивалась. Однажды приезжаю домой на каникулы и слышу — рабочие величают отца «господином Лейрицем». Спрашиваю: «Что произошло?» А старик отвечает: «Хватит валять дурака, сынок. Забудь все, что я проповедовал раньше». В то лето он решил и мою судьбу. Настоял, чтобы я стал кадровым офицером. «Будешь светский человек, а не какой-то там социалист». Сейчас, между прочим, у старика уже трудятся сто пятьдесят рабочих. И нанимает он только членов профсоюза, уважает, видите ли, сознательных…

Капитан приподнялся и протянул руку за тетрадью, лежавшей на матраце.

— Хочу полистать, — просительно сказал он. — Я вам для этого и велел прийти. Здесь, в плену, и особенно с тех пор, как заболел, я все думаю и думаю… Что же все-таки происходит в мире, куда идет человечество? — Рот его скривился в горькой усмешке. — Кажется, я говорю красивые слова, а? Но ведь вы-то здоровы. Ave, Caesar![13] Идущие на смерть воздают почести кому-либо или, вернее, чему-либо: идее…

Капитан погрузился в чтение, а Тибор подошел к окну, подышал на стекло, ногтем очистил иней и стал смотреть, как падает снег. В декабре в Верхнеудинске недели по три приходилось отсиживаться в бараке, стояли пятидесятиградусные морозы. Целыми днями сидели они, сгрудившись вокруг раскаленной докрасна печки, жались друг к другу, согреваясь своим теплом. Такие минуты особенно сближали людей. Даже чопорные офицеры не могли не почувствовать этого.

— Послушайте, капрал…

Тибор обернулся. Лейриц снова откинулся на подушку. Его тонкие, с длинными пальцами руки, на которых отчетливо проступали голубоватые жилки, устало покоились на грубом шерстяном одеяле. — Я кадровый военный, офицер генштаба и немного разбираюсь в военных делах. Вот что я скажу: война может затянуться на долгие годы… Я ведь смотрю сейчас на жизнь как бы со стороны, словно она меня и не касается. Но в один прекрасный день война все же окончится. Тысячи солдат, ожесточенных, отчаявшихся, хлынут на родину. Лишь социалистам, связанным с народом, тогда будет под силу спасти мир от анархии. Будущее принадлежит вам! Поверьте мне, капрал.

За перегородкой послышались шум, возбужденные голоса. Несколько раз хлопнула дверь барака.

— Это мои товарищи! — пояснил Лейриц. — Они занимались во дворе гимнастикой, катались на салазках, играли в снежки, — с трудом скрываемая зависти звучала в его словах. Он взглянул на ручные часы и удивленно добавил: — Обычно они приходят позже… — Помолчав немного, он грустно сказал: — Вот так, капрал, придется прервать наш разговор.

Тибор торопливо поднялся, взял тетрадь.

— Я пошел! А вам, капитан Лейриц, одно скажу: рано собрались помирать. Кое-какие события могут ускорить наше возвращение домой.

— Вы думаете? — взглянул на него Лейриц. — Жернова господни ворочаются медленно, — он протянул Тибору руку. — Рад знакомству с вами.

Раскрасневшиеся от мороза оживленные офицеры удивленными взглядами проводили солдата, который вышел из комнатушки Лейрица. А тот, что стоял впереди всех, метнул на него пронизывающий взгляд и поспешно спрятал газету, которую держал в руках.

С трудом пробираясь по снегу, наметенному вдоль стены, Тибор вдруг услышал, как кто-то негромко забарабанил по разукрашенному снежными узорами окну барака. Он остановился. Окошко, скрипнув, отворилось, и показалась закутанная в одеяло голова капитана Лейрица.

Прижимая к губам носовой платок, он в каком-то неистовстве прошептал:

— Сию минуту с опозданием на несколько дней прибыла газета из Петрограда… Капрал! Революция!

Русские прогнали царя! Ко всем чертям скинули! Если и дальше так пойдет… то… До свидания, капрал! До свидания! — Окошко захлопнулось.

У Тибора перехватило дыхание и закружилась голова. Пришлось опереться о стену, чтобы но упасть. Он боялся шевельнуться и спугнуть услышанное.

Неужто свершилось? И к тому же — в Российской империи?

Он стоял долго, пока зубы не застучали от холода.