Драматургия Югославии

А н д р е й (чуть отодвигается от дула револьвера, которым Мокорел нацелился ему в грудь). И так близко, что мне видна даже марка на вашем револьвере: «Беретта, калибр девять, тысяча девятьсот тридцать четвертый, Бреветатто». Итальянский офицерский револьвер, если не ошибаюсь.

М о к о р е л (убирает револьвер). Ну а теперь — шутки в сторону.

А н д р е й. А я не шучу. Я не знал, что имею дело с офицером оккупационных сил.

М о к о р е л (сухо). Я не офицер оккупационных сил.

А н д р е й. А кто вы?

М о к о р е л (снова патетично). Я — «Стража в вихре».

А н д р е й. Насколько я могу видеть, на улице спокойная погода. Зимнее небо со звездами. Вихря нет и в помине.

М о к о р е л. Если вы его еще не чувствуете, то скоро почувствуете. Не только в себе, но и на себе. (Доволен собой, особенно видя, что Каетан одобрительно усмехается.) Итак, господин Бринар, я должен вам сказать, что мы пришли за вами с весьма недвусмысленными предписаниями. И будьте уверены, что наше трио (кивает головой в сторону улицы, откуда вновь раздается испанская серенада, с усмешкой) с гитарой, с которым вы имели честь познакомиться, от имени католической цивилизации в этой стране дисциплинированно выполнит эти предписания.

А н д р е й (иронически, не желая выдать, что угроза насторожила его). И какие же у вас предписания?

М о к о р е л (холодно, сухо). Если вы не подпишете того, что мы от вас требуем, вы будете юстифицированы[49].

А н д р е й (задумчиво). То есть — убит.

М о к о р е л. Юридическая сторона этого вопроса нас не касается. Важны практические результаты. А именно для вас.

А н д р е й (после глубокого молчания). Когда я шел сегодня вечером через лес и смотрел сквозь черные ветви бука в бесконечность, я думал о конце. Я предчувствовал, что он где-то близко, но что он так рядом… нет.

М о к о р е л. Господин Бринар!

А н д р е й (смотрит на него). И что у него такое обычное лицо. Скорее жалкое, чем страшное.

М о к о р е л (его раздражает ироническая надменность Андрея). Оставим мое лицо. Каково оно есть, таким и останется, а ваше, если вы не передумаете, через пять минут уже таким не будет.

А н д р е й. А каким оно будет? (Не дожидаясь ответа.) А впрочем, все равно. Я его больше не увижу.

М о к о р е л. Вы хотите сказать, что остаетесь при своем решении?

А н д р е й (не обращая внимания на его вопрос). И подснежника, который я сорвал, выходя из леса, — тоже. Не знаю, где он. Я хотел подарить его своей девушке. Жаль.

М о к о р е л (саркастически). Вашего подснежника?

А н д р е й. И того, что она о нем никогда не узнает. (Смотрит на Мокорела.) Чего вы ждете? Пять минут, кажется, прошли.

М о к о р е л (стоит позади Андрея, приставив к его спине пистолет). Еще нет.

А н д р е й (осторожно оглядывается назад). Нет? Я думал, что минула целая вечность. Спасибо вам за нее, Мокорел. (Сознавая, что своей интимностью, полной глубокой иронии, мучает и расслабляет его.) Собственно, странная эта штука — человеческая жизнь. Это — мгновение вечности… Это — вечность мгновения… Вам не кажется, Мокорел?

М о к о р е л (кладет перед ним на стол лист бумаги и авторучку). А теперь пишите то, что я продиктую, — вам незачем думать о вечности.

А н д р е й (задумчиво). И правда. (Берет ручку и бумагу.)

М о к о р е л. Вы будете писать?

А н д р е й. Возможно.

М о к о р е л (удивленно переглядывается с Каетаном). Тогда пишите. (Ходит по комнате.) Верховному Комиссару Люблинского округа — имя знаете… Нижеподписавшийся глубоко сожалеет… (Вышагивая по комнате, приближается к Андрею и смотрит через его плечо на бумагу. В ярости.) Что это? Что вы пишете?..

А н д р е й (со спокойствием человека, который свел свой счет с жизнью). Ноты. Это моя профессия.

М о к о р е л (хватает бумагу и комкает ее). Вы со мной не шутите, Бринар, а то…

А н д р е й. Жаль. (Кивает на ноты, с которыми расправляется Мокорел.) Это был интересный мотив.

М о к о р е л (ударяет Андрея по лицу). А это его контрапункт.