Драмы

Л е н я. Отстань. (Бросает деньги Евдокии Семеновне.) На вот тебе твои пятьсот рублей! Без них доеду. (Кленову.) Что же ты не гонишь меня из своего дома? Я ведь тебе столько неприятностей принес… Не жалеешь, что потратил восемнадцать лет на выродка? Может быть, это все недоразумение — тогда скажи.

К л е н о в. Нет. Это правда. Я откладывал этот разговор из месяца в месяц, из года в год. Я был не прав. Но я не думал, что он будет таким, как сейчас. Садись, Леонид. Слушай… В тридцать первом году я должен был выехать на Кубань, писать про колхозы. Приехал ночью в станицу Юрьевскую. Остановился у председателя Совета Бережнова, моего старого знакомого, с которым переписывался несколько лет. В ту же ночь его и жену зарезали кулаки. В колыбели лежал шестимесячный мальчишка. Родных у Бережнова не было. Я забрал мальчика с собой. У меня был рыжий чемодан, тот самый, где Евдокия держит теперь картошку. Я выбросил оттуда свои вещи и положил Леню. И привез его в Москву.

В а л я. Но почему же вы не оставили мальчику фамилию его настоящего отца, Бережнова, погибшего героем за колхозы?

К л е н о в. Да потому, что Бережнов не был его отцом!

Л е н я. Тогда я не понимаю…

К л е н о в. Сейчас поймешь. За месяц до этого он ездил в Ростов за трактором для колхоза. На обратном пути увидел следы нападения кулацкой шайки, той самой, которая впоследствии убила и самого Бережнова. И на дороге в брошенной телеге он увидел ребеночка. Чей он был, выяснить не удалось. Бережной взял мальчишку себе. Очевидно, родители его тоже были убиты кулаками. Так шестимесячный ребенок дважды потерял родителей…

З у б к о в с к и й. Но мы сегодня празднуем день его рождения.

К л е н о в. Я не знаю дня его рождения. Просто мы отсчитали полгода от того дня, когда я приехал в Москву.

В а л я. Но как же вы его везли, чем кормили?

К л е н о в. О, было очень трудно. Я на каждой станции бегал за молоком. Проводники кипятили. Паровозный машинист — это был Пароконный — разорвал свою праздничную рубаху, мы сделали пеленки. А в Москве Евдокия Семеновна не отходила от него. Петр Миронович, затем Маруся, моя жена, друзья, соседи по квартире… Когда ему привили оспу и он заболел, никто в квартире не спал, очень все боялись… У него была высокая температура. Из редакции мне прислали кровать. Черт их знает, откуда они взяли! Комната была завалена игрушками. А потом… Нет, мы и раньше-то забыли, что он не наш. Как не наш? А чей? Почему ты не мой сын? Чей ты тогда сын? Почему ты перестал учиться и думаешь, что это касается тебя больше, чем всех? Да, твой путь — это твой, и ничей больше. И никто его вместо тебя не пройдет. Хочешь быть рабочим, токарем, строителем — очень хорошо. Но сперва кончай школу. Доведи начатое до конца. Ты говоришь, что бросаешь десятый класс и становишься рабочим, так, словно решил осчастливить рабочий класс. А ты спросил у рабочего класса, захочет ли он тебя такого? Вряд ли! С нами ты разговариваешь так, словно мы все твои должники. Нет, милый! Ты, как и любой из нас, сам должник. Ты не подкидыш и не пасынок, ты кровный сын. Кровный! Помни это и сыну твоему, когда он появится на свет, внуши. Я вот не смог тебе внушить. Прости.

Пауза. Леня молча выходит из комнаты. Звонит телефон.

(Снимает трубку.) Да, я Кленов… Да, статья написана… Думаю, что к двенадцати… Присылайте. До свидания. (Кладет трубку.)

З у б к о в с к и й. Ну, Валюша, я исполнил твою давнюю мечту — познакомил с Кленовым, а теперь…

В а л я. Да, уже поздно, поедем.

З у б к о в с к и й. Я должен остаться. Ты не боишься?

В а л я. Нет-нет, светит луна, я быстро дойду до станции.

К л е н о в. Мы проводим вас.

В а л я. Я не хочу, Ярослав Николаевич. Оставайтесь.

З у б к о в с к и й. Мы немного побеседуем здесь с Ярославом, а ты не жди меня.

В а л я. До свидания, Ярослав Николаевич.

Кленов идет провожать ее. Евдокия Семеновна — тоже. Зубковский один. Он обходит комнату, как поле боя после сражения. Поднимает опрокинутый Леней стул, осматривает стол с остатками обеда. Гасит верхний свет, подбрасывает дрова в камин. Возвращается  К л е н о в  и молча садится в кресло возле камина.

З у б к о в с к и й (садится на ручку кресла). Сегодня я гордился тобой, Ярослав. Ты так говорил с Леонидом! Но я боялся за тебя. Евдокия мне проговорилась, что ты очень болен… Прошу тебя, подумай о себе, о своем здоровье. Ты мой единственный друг.

К л е н о в. До двенадцати?

З у б к о в с к и й. Почему только до двенадцати?

К л е н о в. В двенадцать статья будет отправлена.

З у б к о в с к и й. Неужели она что-нибудь изменит в наших отношениях?

К л е н о в. Боюсь, что уже изменила.