Драмы

При толковании образа Аякса надо прежде всего избавиться от современного представления о некоем патриотическом долге, будто бы объединявшем в походе под Трою ахейских вождей. Возможность такой интерпретации, вообще говоря, содержалась в мифе и могла быть по-разному использована и до софокловского "Аякса" и много лет спустя после него: во всеобъемлющей картине мира, созданной Эсхилом в "Орестее", на поведение Агамемнона накладывает несомненный отпечаток его долг перед союзным войском, готовящимся отмстить за осквернение домашнего очага Менелая, и в идеальном образе еврипидовской Ифигении (в Авлиде), созданном уже в самом конце Пелопоннесской войны, мы видим призыв к объединению всех эллинов против надменных варваров. В "Аяксе" ничего этого нет: саламинский герой, как и многие другие участники похода, принял в нем участие только потому, что был верен клятве, данной однажды всеми претендентами на руку Елены (1113). В остальном он ни в коей мере не признает над собой господства Атридов, и задуманная им месть находится в полном соответствии с исконной обязанностью эпического героя защищать всеми доступными средствами свою рыцарскую честь. Присуждение Ахилловых доспехов Одиссею Аякс рассматривает как позорное для себя и, следовательно, имеет такое же право мстить, как гомеровский Ахилл, устранившийся от боев после нанесенного ему бесчестья. Добавим, что готовность всячески помогать другу и вредить врагу считали естественным стремлением человека не только гомеровские герои, но и афиняне V в. Таким образом, трагедия Аякса вовсе не в том, что он покусился на жизнь обидчиков, а в том, что месть его — не по его вине! — приняла такую форму, которая сделала его предметом позора и осмеяния.

Насланное Афиной на Аякса помрачение разума, ведущее его к нападению на ахейский скот, дает нам еще один повод осознать все различие в нравственных постулатах, как их ставит перед собой современный человек и как их воспринимали герои Софокла. Причиной безумия древние греки обычно считали вмешательство божественных сил. Так, еще гомеровский Агамемнон объяснял обиду, нанесенную им Ахиллу, воздействием Аты — богини ослепления и Эриний, способных лишить человека здравого образа мыслей. И саламинская свита в "Аяксе" перебирает целую вереницу богов (172-185), размышляя, кто из них мог бы отмстить ее предводителю за проявленное когда-нибудь неуважение. Точно так же еще двадцать лет спустя трезенские женщины в "Ипполите" Еврипида будут искать божественный источник исступления, охватившего Федру. Но как у Еврипида, так и у Софокла, хор не обладает достаточной проницательностью, чтобы установить истинную виновницу, вызвавшую к жизни нарушение нормального психического состояния человека, — там — Киприду, здесь — Афину.

Причину своего вмешательства в исполнение плана Аякса Афина нигде не называет, но зритель о ней, конечно, легко догадывался: если бы месть Аякса удалась, ахейское войско лишилось бы своих вождей и тем была бы спасена столь ненавистная Афине Троя. Для нас, впрочем, интереснее другое. В глазах современного человека невменяемость при совершении преступления — смягчающее обстоятельство; убийца, признанный душевнобольным, найдет себе место не в тюремной камере, а в психиатрической клинике. Герои Софокла меряют свое поведение другой мерой, исходя не из причины, а из результата. Если бы Аякс, находясь в здравом уме и твердой памяти, зарезал обоих Атридов и до смерти исполосовал ударами бича Одиссея, это могло бы вызвать кровавую распрю в ахейском лагере, но не дало бы никому оснований насмехаться над убийцей: он осуществил свое право на месть. Теперь же, когда временная невменяемость героя дает ему, казалось бы, право на снисхождение, ему и его спутникам грозит расправа со стороны остального войска, разгневанного бессмысленным истреблением общего стада. Еще важнее, что не ищет ни самооправдания, ни снисхождения сам Аякс: объективно позорный исход его справедливой расправы с обидчиками оставляет ему только один путь для восстановления утраченного достоинства — самоубийство.