Драмы

В "Аяксе" хор обращается к Текмессе: "Какую весть принесла ты, невыносимую, неустранимую, о пламенном герое?" (221-223). У Зелинского: "О боги! Знать, правда / В вести лихого злодея была, / Обидной, неизбежной?" Получается, что сообщение о беде Аякса принесла хору не Текмесса, а какой-то неизвестный "лихой злодей". Несколько позже хор следующим образом резюмирует рассказ Текмессы: "О Текмесса, дочь Телевтанта, ужасную вещь говоришь ты нам, что этот муж неистовствует из-за бед" (331 сл.). В переводе: "Боюсь и я, Текмесса, от болезни / Не в добрый час очистился Аянт".

В "Электре" героиня при виде открывшегося ей Ореста в безумной радости восклицает: "Тебя ли держу в своих объятьях? — Пусть бы так держала всегда", — отвечает Орест (1226). "Так бы все держать нам", — в переводе Зелинского. Реплика не менее загадочная, чем ст. 443 из "Филоктета": здесь герой спрашивает у Неоптолема, жив ли Ферсит, который изводил греков своей болтовней. "...Там, где молчать ему кричали все", — едва ли лучший стих в переводах Зелинского.

Нельзя отнести к числу стилистических достижений Зелинского также злоупотребление противительной частицей "же". При всей известной любви греков к смысловым оппозициям, находящей в частности, отражение в широчайшем распространении парных частиц типа μὲν ...δέ, избежать этого "же" в переводе не всегда возможно. Но слишком часто мы встречаем у Зелинского такие сочетания, как "Скажи же...", "На деле ж жизнь...", "Позднее же, уж...", "Кряж же...", "Какая ж женщина...", "Мужем же...", "(Краса) / Моя на убыль уж идет, мужчины ж...". Едва ли это жужжание может убедить читателя в музыкальности языка Софокла.

9

Собранные в пяти предыдущих параграфах примеры достаточно вольного обращения Зелинского с его оригиналом не должны создать у читателя представление, что так выполнен весь перевод, — в этом случае его переиздание было бы лишено всякого смысла. Речь шла выше не о правиле, а об исключениях, и мы сосредоточили на них внимание, чтобы показать сложность задачи, возникшей при подготовке настоящего тома. Перед его составителями открывались два пути: либо воспроизвести без изменений перевод Зелинского, оговаривая в примечаниях все отступления от оригинала, либо подвергнуть перевод необходимой редактуре, учитывая к тому же современное состояние текста Софокла и результаты, достигнутые в его толковании. Первый путь диктовался пиэтетом перед трудом Зелинского, второй — пиэтетом перед словом Софокла. После долгих размышлений был выбран второй путь, подсказанный самим Зелинским.

Начиная в 1916 г. под своей редакцией издание трагедий Еврипида в переводах незадолго до того умершего Инн. Анненского, Зелинский следующим образом охарактеризовал свою задачу: "Две дорогие тени витали надо мной... — тень автора и тень переводчика. Не всегда их требования были согласны между собой; в этих случаях я поступал так, как желал бы, чтобы — в дни, вероятно, уже не очень отдаленные, — было поступлено с моим собственным наследием"[712]. Год спустя, возражая на претензии родственников покойного поэта, Зелинский снова обратил внимание на неблагодарное положение редактора и на свое стремление внести посильный вклад в память о переводчике, освобождая его труд от слабых мест и ошибок. "Созданное мною должно пережить меня, я этого желаю, — заключал свою мысль Зелинский, — но лишь постольку, поскольку оно хорошо, а не поскольку оно мое. И если после моей смерти найдется самоотверженный друг, который не пожалеет времени и труда для того, чтобы и мое наследие "могло постоять за себя перед судом науки и поэзии", я его заранее приветствую и благодарю"[713].

Составители настоящего тома по вполне понятным причинам не могут претендовать на роль друзей Зелинского. Однако мотивы, которыми они руководствовались при подготовке к переизданию его переводов, целиком совпадают с теми, которые положил в основу своего труда по переизданию переводов Анненского сам Зелинский. При этом надо помнить, что Зелинский редактировал переводы, отделенные от него обычно не более, чем 5-10 годами. Современный читатель получает в руки Софокла, переведенного более семидесяти лет назад, — за это время многое изменилось во взглядах на античность вообще и на Софокла — в частности. Зелинский сделал колоссально много для приобщения русского читателя к познанию быта и внутреннего, интимного мира древнего грека, — но это был грек, каким представлял его себе на рубеже XIX и XX вв. сам Зелинский, воспитанный на драматургии Ибсена. Героев Софокла он видел на современной сцене и оценивал их нормами психологии новейшего времени[714]. Современные издатели, если они не хотят дезориентировать читателя, обязаны показать Софокла таким, каким он был в V в. до н. э. Разумеется, право всякого читателя — домыслить для себя и применительно к своему времени мысли, чувства, поступки, мимику героев древней трагедии, оценить ситуации, в которые они поставлены драматургом. Однако переводчик не имеет права подсказывать свой путь, чтобы насильно вести по нему читателя.