Драмы

Испуганный пребыванием Эдипа в священной роще, но не решаясь изгнать его стражник просит, чтобы чужеземец подождал его возвращения вместе с местными жителями. "Оставайся здесь, где я тебя увидел", — говорит он (77). "Блюди то место, где тебя я встретил", — переводит Зелинский. Но "блюсти" значит "хранить", "усердно охранять", а колонский страж меньше всего заинтересован, чтобы слепой нищий старик "оберегал" священную рощу, в которую смертным и вход-то заказан. Ища затем сострадания у пришедших поселян, Эдип говорит им: "Не велико мое счастье... иначе бы я не брел, пользуясь чужими глазами, я, старый, за малой" (144-148) — т. е. слепому старику приходится прибегать к помощи слабой девушки. У Зелинского: "Я чужими глазами свой путь нахожу: / Столь великий корабль небольшая ладья,, / Надрь ваясь, влечет за собою". Бесхитростную человеческую жалобу в оригинале Зелинскв заменяет пышной метафорой, не находящей опоры в тексте. В другой раз к жалости поселян взывает Антигона: "Я молю тебя тем, что тебе дорого: сыном, женой, имуществом, богом" (250 сл.). В переводе: "...заклинаю я: чадом, женой, святынею, верою", — видимо, Зелинскому показалось, что "имущество" (χρέος) слишком прозаическое понятие в одном ряду с женой и богом, которого он в свою очередь заменил "верой". Однако обе замены напрасны. Первая — потому что греки не были ханжами и понимали, что, не имея за душой ни гроша, трудно содержать семью; вторая — потому что заклинать верой имеет смысл только в том случае, если приверженность этой вере находится под сомнением или подвергается испытанию. Ни в том, ни в другом богобоязненных аттических поселян подозревать не приходится.

Отправляясь по поручению Эдипа совершить жертвоприношение, Исмена наказывает Антигоне беречь отца. "Ведь если кто берет на себя труд заботиться об отце, не следует думать, что это труд", — заключает она (508 ел.). "Дочерняя забота / Хоть тяжела порой, но молчалива", — звучит перевод. Почему "молчалива"? Хор просит Эдипа поведать им о его прошлом: "Послушайся нас; ведь и я сделал то, о чем ты просишь" (520). Перевод: "Святы и мне твои желанья". Почему "святы"? Эдип упрекает Креонта в хитром замысле с целью залучить домой прежнего изгнанника. Если тебе в нужде отказывают в необходимом, а одаряют тогда, "когда душа твоя полна тем, чего желал" (778), сочтешь ли ты это за благодеяние? — спрашивает он Креонта. Перевод: "...Позднее же, уж пресыщенный, брашном / Уставленной трапезу их найдешь..." Снова образ стола, обильно уставленного яствами, введен Зелинским без оснований на то в тексте. В жарком споре с Полиником Эдип обвиняет сына в том, что тот "изгнал собственного отца, лишил его родины и заставил носить рубище" (1356 сл.). В переводе: "Лишил земли, и гражданства, и крова" — по-видимому достаточно сильное в греческом языке ἄπολις ("не имеющий родины") казалось Зелинскому недостаточно выразительным и он решил усилить его втрое. Наконец, в финале ст. 1583 допускает два варианта перевода. При рукописном чтении λελοιπότα: "Знай, что он навеки оставил жизнь". Принимая конъектуру Виламовица λελογχοτά, получаем: "Знай, что он вытянул жребий вечной жизни" (т. е. приобщился к сонму вечно чтимых героев). Зелинский дает некий гибрид: "Иссяк источник... вечной жизни". Но если считать Эдипа смертным, как может его жизнь оказаться вечной? Если же она вечная в указанном выше смысле, то источник ее иссякнуть не может.

К области произвольного усиления образов оригинала относится очень полюбившаяся Зелинскому метафора чаши[711]. Вот наиболее наглядные примеры.

(1) В "Антигоне", 209 сл., Креонт завершает свою речь сентенцией: "Всякий, кто полон благомыслия в отношении нашего города, будет одинаково почтен мною и при жизни, и после смерти". У Зелинского: "Любите родину — и чести чашу / Нальют и здесь вам полную, и там". (2) В той же трагедии Антигона недоумевает, почему за столь благочестивый поступок, как погребение брата, она должна нести кару. Она готова признать свою ошибку и искупить ее страданием, если запрет хоронить покойника может найти сочувствие у богов. "Если же ошибаются другие (т. е. запретившие похороны), то пусть они примут не больше горя, чем несправедливо причиняют мне" (927 сл.). У Зелинского: "Но если вы виновны, горя чашу / Мою — не боле — завещаю вам". (3) В "Трахинянках" Деянира с грустью говорит о том, как много забот обрушивается на замужнюю женщину: она получает свою долю ночных забот (т. е. проводит ночи без сна), боясь то за мужа, то за детей (149). У Зелинского: "...Когда / Ночь роковая женщиною — деву / Вдруг наречет и ей заботы чашу / Нальет до края".