Драмы

Оставим, в стороне оценку самого образа чаши, которым так дорожил Зелинский, — ясно, что Софоклу во всех приведенных случаях он чужд. Посмотрим лучше, сколько важных для Софокла поворотов мысли Зелинский принес в жертву этому образу. Во(1) у Софокла Креонт выражает свое отношение ("почтен много"), которое хор старцев не поддерживает, но и не отвергает ("Тебе так угодно...", 211), — существенный момент для понимания взаимоотношений между царем и хором. У Зелинского Креонч скрывается за безличным "Нальют вам...". У Софокла важно отношение к покойник со стороны оставшихся в живых; у Зелинского покойника ожидает проблематичная чаша чести "там", т. е. в подземном мире, на который в оригинале нет ни малейшего намека. Во (2) у Софокла Антигона противопоставляет свою мнимую ошибку действительной ошибке Креонта ("другие"), за которую ему впоследствии придется горько расплачиваться. У Зелинского Антигона противопоставляет себя старцам ("вы", "вам") ни в чем не виноватым. В (3) Зелинский превращает ночные заботы матери и супруг: в заботы первой брачной ночи, в связи с чем опускает и столь важное упоминание муж и детей, составляющих предмет вечного женского беспокойства.

7

Вводя образ, чуждый оригиналу, переводчик ослабляет другие, важные для поэта оттенки. К примерам такого ослабления образа мы и перейдем.

В финале знаменитого 1-го стасима "Антигоны", хор, осуждая человека, который может навлечь беду на город, поет: "Да не делит со мной мой очаг и не мыслит одинаково со мной, кто творит такие дела" (372-375). В переводе: "И в доме гость, и в вечер друг / Он опасный", — достаточно слабо против заклятья, вложенного Софоклом в уста хора.

В "Царе Эдипе" герой, узнав о необходимости разыскать убийцу Лаия, заверяет Креонта: "Вы по справедливости найдете во мне союзника, мстящего за эту землю и за бога" (135 сл.). У Зелинского: "...Слугою верным и стране и богу". Но "верная служба" — значительно слабее, чем месть за убийство своего предшественника. Появление коринфского вестника в этой же трагедии полно у Софокла двусмысленности. Узнав, что перед ним жена Эдипа, вестник желает ей всяческих благ как "достойной супруге" фиванского царя и затем снова повторяет пожелание добра ее "дому и супругу" (930, 934). В другой ситуации в таком обращении не было бы ничего трагического, но зритель знает, кем на самом деле приходится Эдипу его супруга, и Софокл, трижды на протяжении семи стихов (первый раз в ст. 928) напоминая о супружеских отношениях Эдипа и Иокасты, исподволь готовит последний удар. В переводе Зелинского в двух случаях из трех эта двусмысленность утрачена: вестник приветствует Иокасту как "благословенную царицу Фив" и желает счастья "и царю, и дому".

В "Эдипе в Колоне" герой справедливо говорит, что он был изгнан (356), — в переводе: "Родину покинул".

Однако больше всего случаев ничем не оправданного ослабления образа оригинала оказалось почему-то в "Филоктете". Одиссей, которому совершенно непонятно отвращение Неоптолема к лжи и коварству, называет вещи своими именами: "...тебе надо исхитриться, чтобы своровать непобедимое оружие" (77 ел.). У Зелинского: "...в этом первая твоя задача, / Чтоб стал твоим непобедимый лук". Согласимся, что между "хитростью" и "задачей" разница не меньше, чем между "воровством" и "приобретением" ("стал твоим"). В дальнейшем Софокл неоднократно подчеркивает присущее Неоптолему благородство от рождения. "Ведь для благородных противно позорное..." (475 сл.), — говорит ему Филоктет. "Кто в красоте рожден", — переводит Зелинский. "Уходи... Хоть ты и благороден, остерегись..." (1068), — говорит ему же Одиссей. В переводе Зелинского: "Иди, добряк". В обоих случаях важная для Софокла оценка благородства натуры Неоптолема (γενναῖος) утрачена. В другой раз, напротив, Зелинский стремится спасти юношу от заслуженного гнева обманутого Филоктета. "Погибнете вы — прежде всего Атриды, затем сын Лаэрта и ты!" (1285 сл.), — восклицает Филоктет у Софокла. "Проклятье вам — Атридам, Одиссею, / А с ними и...", — здесь Зелинский обрывает реплику и передает слово Неоптолему.