Б а т у р а. А вы, как подбитые журавли, сидите да курлычете.
П е р в ы й п а р т и з а н. Поджидаем, должны бы уж вернуться.
Б а т у р а. Как будто идут уже. Мы слышали в лесу какие-то голоса.
В т о р о й п а р т и з а н. С песнями, значит — все хорошо.
Д а н и л а
Д е д Б а д ы л ь. Здорово, сынок! Что это твои хлопцы такие веселые? Не гроши ли в этих ящичках?
Д а н и л а. Нет, это орехи, дед.
Д е д Б а д ы л ь. Орехи?
Д а н и л а. А как же! Панов угощать будем.
Д е д Б а д ы л ь. Так это, может, эти самые… пули или как их там?
Д а н и л а. Вот именно, патроны.
Д е д Б а д ы л ь. Где же вы их взяли?
Д а н и л а. А у них же. Подстерегли на дороге и отобрали.
Д е д Б а д ы л ь. Ай, молодцы!
Д а н и л а. В самый глаз.
П е р в ы й п а р т и з а н. Нет.
Д е д Б а д ы л ь. Это не тот ли Антон, что к моей внучке сватался?
Д а н и л а. Тот самый.
Д е д Б а д ы л ь. Ах, дай ему бог здоровья! Где ж он, хоть бы повидать.
Д а н и л а. Тоже по орехи пошел, только на другую дорогу. И еще, если удастся, хлопцы сегодня такого зверя приведут, что дед только ахнет.
Г о л о с а. Гляди, беженец тут!
— Сыграй что-нибудь, дядька Батура.
— Нам сегодня весело!
Б а т у р а. А поможете?
Г о л о с. Давай!
Д а н и л а
Ну, дядька Батура, где ты пропадаешь?
Б а т у р а. По селам похаживаю, людям правду рассказываю, где припевкою, а где шуткой с девкою.
Д а н и л а. А люди что говорят?
Б а т у р а. Панов проклинают да тебя хвалят.
Д а н и л а. Не все, верно, хвалят.
Б а т у р а. Есть такие, что и тебя проклинают, да я их и за людей не считаю.
Д а н и л а. Ну, а как там хлопцы? Рыгор как поживает? К нам не собирается? Ломоть что-то морщился, когда о нем говорил.
Б а т у р а. Как поживает? За юбку уцепился.
Д а н и л а. За Моргунихину?
Б а т у р а. Что клещ какой. А она хвостом вертит. Рыгор-то ей, видать, нравится, но если б к его лицу да хутор Шмигельского…
Д а н и л а. Что ж, хутор, верно, перетянет?
Б а т у р а. Конечно. Моргун ждет не дождется, когда Шмигельский сватать пришлет.
Д а н и л а. Ломоть даже опасался, как бы он ей чего о нас не сболтнул. Но я сказал, что знаю Рыгора с малых лет.
Б а т у р а. Да он-то наш, если б только от нее оторвать!
Д а н и л а. А как там Марылька?
Д е д Б а д ы л ь. Мы ее не оставляем… По матери тоскует, бедняга.
Б а т у р а. Плакала очень, когда хоронили.
Но покойница на нас не будет в обиде — хорошо мы ее похоронили. Всем селом проводили на кладбище. Ельником зеленым дорогу устлали от деревни и до самой могилы.
Д а н и л а. Спасибо добрым людям за заботу и за сочувствие.
Д е д Б а д ы л ь. Как тут не сочувствовать! У мертвого бы сердце разорвалось глядючи.
Д а н и л а. Она хоть не долго мучилась?
Д е д Б а д ы л ь. Нет, сынок. Сразу, как дал в грудь, так и словечка не вымолвила.
Д а н и л а. Зачем ей было кидаться спасать меня!
Д е д Б а д ы л ь. На то она мать… Разве она могла спокойно смотреть, как ее сына убивают?
Д а н и л а. А мне не верится, что ее нет. Кажется, приду домой, и она опять, обрадовавшись, будет суетиться у печки, а потом сядет за стол и, не отрываясь, станет смотреть на меня, пока я буду ужинать.
Увидишь Марыльку, дядька Батура, утешь ее, скажи, пускай не грустит, скажи, что я скоро приду домой… Мне самому хочется ее повидать… Боюсь, как бы эти гады с ней чего не сделали.
Д е д Б а д ы л ь. Ты только осторожно, сынок, если вздумаешь в деревню идти. Там же эти живодеры везде шныряют. Они так и думают, что ты не утерпишь и наведаешься.