Драмы и комедии

Р о д н ы й. Хоть бы одним глазком глянуть, что там теперь делается.

П е р е г у д. Плохо там, браток. Очень плохо.

Р о д н ы й. Хоть бы остались живы.

П е р е г у д. Разобьем врага и вернемся в свою родную Борисовщину. А друзьям своим споем:

«Бывайте здоровы, живите богато,
А мы уезжаем до дому, до хаты».

Родный украдкой смахивает слезинку.

Б о н д а р е в. А хаты-то и нет: фашист спалил.

Р о д н ы й. Будем мы, будет и хата. Только одно — вернуться бы.

П е р е г у д. Ну, хлопцы, теперь за дело! Подготовиться как следует. Проверить гранаты, чтоб были наготове. Затворы в винтовках промыть керосином и насухо вытереть, чтобы не застывали. Взять ножницы для резки проволоки, взять палаточную веревку и кусок какой-нибудь тряпки — фашисту на соску. Может, санки взять? Как вы думаете?

Б о н д а р е в. А зачем, товарищ лейтенант?

П е р е г у д. На плечах тяжело будет тащить.

Р о д н ы й. Приволокем, лишь бы взять. А с санками будет неудобно.

П е р е г у д. Тогда все. Как только стемнеет — пойдем. Ночи теперь светлые. Надо хорошо маскироваться. Идите к старшине и получите у него пятнадцать маскхалатов.

Б о н д а р е в. Есть, товарищ лейтенант.

Р о д н ы й  и  Б о н д а р е в  уходят.

П е р е г у д. Ну, теперь надо подкрепиться. Подай мне эту слезу.

Дубовец подает четвертинку.

Тебе налить немного?

Д у б о в е ц. Не хочу, я пообедал уже.

П е р е г у д. Чокнуться же я должен с кем-нибудь?

Д у б о в е ц (подставляя чашку). Тогда чуть-чуть.

П е р е г у д. Да я много не дам, не бойся. (Наливает в чашки Дубовцу и себе.) Выпьем, Костя!

Д у б о в е ц. За что пить будем?

П е р е г у д. За женщин, которые нас помнят.

Д у б о в е ц. Которые нас любят.

П е р е г у д. Постой, не забегай вперед. Я еще этого не сказал. Воздержимся пока что от этого слова.

Д у б о в е ц. Как хочешь. Тебе виднее. Одним словом — за Наталью Николаевну.

П е р е г у д. За милую, чуткую, добрую Наталью Николаевну. И еще за одну женщину, которая меня помнит, и любит, и никогда не забудет: за мою маму! (Пьет и закусывает куском сала. Достает из сумки письмо.) На, брат! Только тебе доверяю. Если что, напиши ей, Наталье Николаевне. Напиши, что… Ну, да ладно… Ты меня понимаешь, сам напишешь, что надо. Вот еще карточка… Не надписана… Это ей тоже. Сам надпишешь… Эх, друг! (Хлопает Дубовца по колену.) Хороший ты хлопец. Давай мы с тобой поцелуемся. Потом некогда будет. (Целуются.) А теперь пошли!

Надевают шапки и выходят.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Зима. Светлая ночь. Опушка леса. Деревья, изуродованные артиллерийским огнем. Справа — немецкий блиндаж. Зрителю видна его задняя часть. В перспективе — снежное поле с черными пятнами воронок, обрывки проволочных заграждений. Кое-где угадываются очертания неубранных трупов. Из трубы блиндажа вьется едва заметный дымок. Возле блиндажа — ч а с о в о й. Он закутан в лохмотья, из-под которых видно немецкое обмундирование. Уши обвязаны платком, сверху — пилотка. Часовой ходит от блиндажа к дереву, что посредине сцены. Ему, видимо, холодно, он постукивает ногой об ногу, иногда пробует пробежать, потом останавливается, какое-то время прислушивается. Успокоившись, снова начинает ходить от блиндажа к дереву и обратно. Вот он взошел на перекрытие блиндажа, склонился над трубой, и его лицо расплывается в улыбке: тепло. Дым лезет в глаза, он жмурится и отворачивает лицо в сторону.