Драмы и комедии

К а р а м а н. Отец, при моем крещении присутствовал ты. Помню, твоя борода так напугала меня, что я не хотел снимать штаны. Тогда мне сунули пригоршню медяков и сказали, чтобы я купил себе леденцов. Я зажал деньги в кулак, да тут-то и попался — ты мигом стянул с меня штаны. Оказывается, когда руки полны денег, с тебя легко штаны стащить и совесть не трудно потерять.

К и р и л э. Нашел что вспоминать, дурак. Бог прощает все твои прошлые грехи. Иди и семь дней молись.

К а р а м а н (целует его руку). Семь лет буду молиться, отец. На твою дочь.

К и р и л э. Пошел, пошел, болван! Эй, Кечо, иди-ка сюда, негодник! У тебя грехов небось столько, что, если их сложить, можно новую церковь построить.

К е ч о. Но это будет храм греха, отец. Он рухнет.

К а р а м а н. Не бойся, Кечо, теперь я буду подпирать своды.

К е ч о. Ты покрепче подпирай.

К а р а м а н. Не беспокойся! Ах, если бы эти своды свалились на твою голову, паршивый поп! (Выходит из церкви.) По-видимому, поп даже ложь прощает, если она ему лично не вредит. Что же получается? Мы его обманываем, а он бога?

Навстречу Караману идут  А м б р о л а  и  Е л и з а в е т а, у нее в руках мотыги.

Е л и з а в е т а. Исповедался, сынок?

К а р а м а н. А как же.

Е л и з а в е т а. Теперь ты мужчина, сынок, настоящий мужчина.

К а р а м а н. Неужели после исповеди я так вырос?

А м б р о л а. Все зубы скалишь! Хватит тебе слоняться без дела и безобразничать на пару с этим сорвиголовой Кечо.

К а р а м а н. Не дома же мне сидеть.

А м б р о л а. Ты был теленком. Стал бычком.

К а р а м а н. Вот чудеса! И часа не прошло! Ах, если бы все наши телята росли так быстро!

А м б р о л а. Ты начинаешь новую жизнь, сын мой.

Е л и з а в е т а. И носить тебе отныне ярмо, как и всем, сынок. Ну, я пошла. Амброла, не бей его сегодня.

К а р а м а н. Спасибо, мама. Не ровен час выбьешь из меня божье благословение.

Е л и з а в е т а (покачала головой). Вот озорник! (Уходит.)

К а р а м а н. Ярмо! Свинья ненавидит ярмо, почему его должен любить человек?

А м б р о л а. Потому что он человек. Самим богом предписано нам, сынок, носить ярмо до скончания века. Мать принесла нам мотыги. Бери вот эту, теперь она навечно — твоя. Бери, бери, не бойся, она не кусается. Солнце уже высоко, пора полоть кукурузу. И вот тебе мешок с едой. С этого дня ты будешь таскать его на своей спине.

К а р а м а н. Мать родная! Вот так праздник, исповедался — и суй шею в ярмо! (Берет мотыгу.) Смерть кузнецу, сделавшему тебя, проклятая!

А м б р о л а. Иди, иди, лодырь. Плетешься, словно у тебя ноги соломенные. Небось если бы с нами был Кечо, бежал бы быстрее зайца. Сам черт тебя не догонит, когда ты выкинешь какую-нибудь штуку вместе с этим беспутным малым. Распрями колени, прибавь шагу! Кто это плачет, идучи на работу? (Запевает.) Подпевай! Клянусь памятью твоего деда, ты получишь от меня добрую затрещину, если не запоешь. (Делает круги по сцене.)

К а р а м а н  подтягивает ему, но так, словно это не веселая песня, а плач по былому счастью. Отстал от отца и спрятался.

Гей, Караман, куда тебя унесло?

Г о л о с  К а р а м а н а. Я у родника. Хочу прочистить желоб.

А м б р о л а. Вчера смотрел, все было в порядке. А-а, бездельник, тебе лишь бы отлынивать от работы.

К а р а м а н  появляется.

Видишь эту палку?

К а р а м а н (отскакивает от отца). Я не слепой.

А м б р о л а. От этой палки проку больше, чем от тебя. Я на нее опираюсь… А на тебя смогу ли опереться? Я вешаю на нее мешок с едой… Смогу ли я повесить на тебя мою старость? Ты что же, всю жизнь хочешь сидеть на моей шее, дылда эдакая. Если честному работнику положить на ладони горячие угли, то он и не почувствует. У тебя такие руки? Нет! Люди смеются: одного вырастили, и тот непутевый. Вы с Кечо своими проделками все село взбаламутили. Срамишь ты меня, сынок, понимаешь, срамишь.

К а р а м а н. Перестал понимать. Что тебе от меня нужно?

А м б р о л а. Немного. Я хотел бы сказать всем: и у меня есть сын. Но из тебя мужчины не получится.

К а р а м а н. А женщина?

А м б р о л а. Смеется над отцом! Вырос в длину, скоро головой небо пробьешь, а в голове у тебя что? Нет, не сын ты мне.

К а р а м а н. Коли не твой сын, уйду от тебя. Насовсем.

А м б р о л а. Куда, ненормальный?

К а р а м а н. В город. Не цепями прикован к этой земле. Многие уходят, чем я хуже? Пойду в город, разбогатею.

А м б р о л а. Бывал и я в городе, только счастья там не нашел. Нет, сынок, мы должны жить на этой земле, на нашей кормилице.

К а р а м а н. Как будто она наша.

А м б р о л а. Чья бы она ни была, она требует нашего ухода. Есть ли бог на небе — кто знает? Но что земля наш бог — всякий скажет. Мы ведь крестьяне.