Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

— Как это гадко! Я не знаю, что делать! — сказала она, — это проклятое старое платье всё расползлось!

— А, чтобы позаботиться пораньше! — сказал Абиджа тоном утешения.

— Зашпиль булавкой, Полли, — сказала мать спокойным, певучим голосом.

— Чёрт возьми! У меня все крючки отлетели! — возразила многообещающая молодая леди.

— В таком случае зашпиль несколькими булавками, — сказала маменька, и повозка Абиджи тронулась с места.

На самом краю болота, немного позади хижины Тиффа, жил некто Бен Джин. Бен был замечательный охотник; он имел превосходную свору собак, лучше которых не находилось миль на тридцать в окружности. И теперь ещё в местных газетах можно видеть объявления, со всею аккуратностью изъясняющие точные условия, на которых он вызывался выследить и поймать всякого мужчину, женщину или ребёнка, бежавшего с плантации. Читатели наши, по всему этому, не станут считать Бена за чудовище, если припомнят, что за несколько лет обе сильные политические партии Соединённых Штатов, торжественно дали клятву, сколько будет зависеть от них, посвятить себя подобному призванию; а как многие из членов этих партий занимали высшие духовные должности, и следовательно имели пасторов, которые обязаны были говорить проповеди в этом духе, то мы полагаем, что никто не будет иметь неосновательных предубеждений против Бена. Бен был высокий, широкоплечий, крепкий, коренастый мужчина, готовый оказать услугу ближнему с таким же расположением, как и всякий другой. Несмотря на то, что от времени до времени Бен принимал значительное количество виски, в чём сознавался сам, он считал себя не менее других достойным присутствовать на собрании. Если кто-нибудь решался упрекать Бена в его бесчеловечной профессии, у него всегда являлись в защиту этой профессии основательные доводы. Бен принадлежал к числу тех бойких молодцов, которые не позволят себе оставаться позади ни в чём, что бы ни происходило в обществе, и потому всегда был одним из передовых людей на собрании. С помощью громкого голоса, которым одарён был от природы, Бен производил в хоровом пении удивительный эффект. Подобно многим громадным и крепким мужчинам, он имел маленькую, бледную, чахлую жену, висевшую на его руках, как пустой ридикюль; и надо отдать ему справедливость, он был добр к этому малому созданию: казалось, он полагал, что все её жизненные силы поглощались его собственным необъятным развитием. Она страшно любила есть хину, чистить зубы табаком, петь гимны методистов и заботиться о спасении души Бена. В утро, о котором идёт речь, она смиренно сидела на стуле, между тем как длинноногий, широкоплечий, двухлетний ребёнок, с щетинистыми белыми волосами, дёргал её за уши и волосы и вообще обходился с ней нецеремонно, стараясь принудить её встать и дать ему кусок хлеба с патокой. Не обращая на ребёнка внимания, она следила за малейшим движением мужа.

— Теперь идёт самое горячее дело! — сказал Бен, — нам бы следовало быть в суде.

— Ах, Бен! Тебе должно думать о спасении души своей больше, нежели о чём-нибудь другом! — сказала жена.

— Правда твоя! — заметил Бен, — собрания не каждый день случаются! А что же будем мы делать вон с той? — прибавил он, указывая на дверь внутренней тёмной комнаты.

Эта та была не кто иная, как негритянка, по имени Нэнси, которую накануне пригнали собаки.

— Есть о чём заботиться! — сказала жена, — Приготовим что-нибудь поесть и приставим у дверей собак. Небось не убежит!

Билл открыл дверь, и за нею открылся род чулана, освещаемого единственно сквозь щели деревянного сруба. На полу, покрытом толстым слоем грязи, сидела здоровая, хотя и тощая на вид, негритянка. Поджав и обхватив колени обеими руками, она держала на них свой подбородок.

— Ну, Нэнси! Как ты поживаешь? — спросил Бен весёлым тоном.

— Плохо, мистер Бен, — угрюмо отвечала Нэнси.

— Так ты думаешь, что старик тебя поколотит, когда ты воротишься? — сказал Бен.

— Думаю, — отвечала Нэнси, — он всегда меня колотит.

— Ну, вот что, Нэнси: я хочу ехать на богомолье; сиди смирно до нашего приезда, и за это я возьму от старика обещание не бить тебя. Разумеется, я возьму с него и за труды, ведь из этого следует, — не правда ли?

— Правда, мистер, — отвечала несчастная тоном покорности.

— А нога-то твоя очень болит? — спросил Бен.

— Очень.

— Дай мне взглянуть на неё.

Негритянка выпрямила ногу, небрежно перевязанную старыми тряпками, которые в эту минуту были насквозь пропитаны кровью.

— Это чёрт, а не собака! — сказал Бен, — тебе бы следовало, Нэнси, стоять смирно, и тогда бы она не кусала тебя так сильно.

— Да возможно ли это, когда она меня кусала! — сказала негритянка, — кто в состоянии вытерпеть боль в ноге, когда в неё впились собачьи зубы.

— Не знаю этого и я, — сказал Бен, поддерживая весёлый тон, — мисс Джин, ты бы перевязала ногу Нэнси. Замолчи ты, негодный! — крикнул он неугомонному ребёнку, который, уничтожив один ломоть хлеба, настойчиво требовал другого.