Дрёма

Вроде зовёт кто-то? Мерещится что ли? Нет, вот снова и уже нетерпеливее:

– Дрёма, слышишь?!

Дрёма недоверчиво отстранился от подушки. Звуки жизни защебетали вокруг.

– Дрёма, сынок!

Идти не хотелось – опять будут выговаривать, учить. А идти нужно. И подросток внутренне нахохлился, приготовился сопротивляться.

Мама стояла у цветника, рядом с ней застыл грузный мужчина. Мама плакала.

– Дрёма, подойди, – мама всхлипнула, – познакомься это…

– Я служил вместе с твоим отцом… Дрёма.

Мужчина замялся и начал осторожно вытаскивать из сумки потрёпанные тетради. Почерневшие от грязных прикосновений листы, оттопыренные уголки. Ничем не примечательные тетради. И даже белые лошади, некогда мчавшиеся по глянцевому зелёному полю, теперь будто сломались на изломах, и вот-вот были готовы споткнуться и упасть. Белая масть превратилась в грязно-серую. Дрёма недоумённо смотрел, то на заплаканное лицо матери, то на одутловатого мужчину, то на потрёпанные тетради, неловко теребимые мужской рукой.

– Вот… Возьми.

– Что?

– Это тетради твоего отца. Он просил, вот.

– Отца!? А он сам… где? Что ему уже трудно самому, что ли!..

Мужчина потупил взор, напоминая провинившегося ученика.

– Дрёма. Дрёма, твой отец… отец погиб. Погиб храбро… В бою… Честно.

– Так, где же он?! Почему сам…

– Дрёма ты слышишь, он… он погиб на войне. Там многие погибают, такие дела вот.

– Мама?

Дрёма взглянул на маму, он не мог понять. Как так? Вот стоит у цветника мама, молодая и здоровая, почему же отец не может стоять рядом? И что такое лепечет этот толстый мужчина с серым лицом. Ведь он много старше отца, но он стоит, здоров и невредим, и говорит что… Он что не понимает, отец моложе его и не может… Это против жизни!

Лица и двор стали мутными. Дрёма опустил голову, ему стало неловко, мальчик и вдруг эти проклятые слёзы. Кто вас просил! Кто сказал, что отца нет, и больше никогда не будет?! Мальчик почувствовал чью-то робкую руку на голове:

– Возьми, сынок. Тетради просил передать тебе твой отец… если что. Я исполнил.

Рука неуверенно взъерошила волосы Дрёме. Мальчик словно сквозь мутное стекло видел, как отяжелённый животом вестник пятился к калитке. Потом остановился, развёл руками и виновато произнёс:

– Твой отец был героем. И погиб как герой. Такие дела. Ну, я пойду.

– Может… может зайдёте, чаю…

Мамин голос был тих и неуверен.

– Меня ждут. Я в «Ворошилове». Там, значит. Направили на лечение. Вот телефон, звоните, если что. Я пойду. Вам нужно побыть одним.

Мужчина, по-прежнему пятясь и, зачем-то всё время неловко наклоняя голову, будто извинялся, толкнул калитку.

Дрёма и мама остались одни во дворе. Мама прижала к себе сына и оба навзрыд заплакали.

В тот день Артём Александрович, сначала раздражённо потребовавший закрыть ворота: «Даже ворота открыть некому, вот дожился. Сигналю, сигналю, никому дела нет!» – узнав новость, вдруг присмирел. Поднялся в детскую, присел на край кровати. Посидел, ничего не говоря, потом неуверенно коснулся плеча подростка, сжал его.

– Ты, если чего, обращайся. Хорошо. Ну, я пойду. – Уже у двери он повернулся, – жизнь такая штука, она ни для кого не бывает вечной. Пойми это. Посиди тут и спускайся, будем ужинать.

Дрёма, пролежавший весь день на диване, ничего не ответил, он только глубже зарылся в подушку. Рядом на тумбочке лежали тетради.

«Жизнь такая штука…» – звенели в ушах последние слова Артёма Александровича. – Штука, штука… В его устах жизнь будто безделушка какая-то, слово неживое. Штука. И папа… неживой. Штука… Нет! Нет! Нет!!! Не может быть!.. Может. Но только не с папой, он обещал прийти! Он говорил: жизнь вечна. Не придёт? И Артём Александрович прав. Он всегда прав! Он как этот дом – фундаментальный. Он всегда есть! А папы нет…

Дрёма пытался вспомнить хоть что-то. Получалось расплывчато. Воспоминания дрожали, напоминая каплю готовую вот-вот сорваться с листа. И капля, естественно, срывалась и падала вниз. Дрёма никак не мог чётко вспомнить отца – размазанный пролетающий мимо силуэт призрачно появлялся из ничего и тут же зыбко пропадал. Ты говорил, дела определяют человека. Дела Артёма Александровича можно пощупать, они греют и спасают во время дождя. А твои дела, папа?.. Тебя больше нет, и ничто не греет. И никогда уже не согреет! От памяти одна грусть.

Дрёма повернулся на спину и уставился в потолок. Тот лысеющий мужчина, который принёс весть о гибели отца, сказал, что ты был героем. – Дрёма задумался. Не так он представлял себе геройскую гибель. Весь предыдущие опыт его, основанный на рассказах, книгах и фильмах настойчиво нашёптывал ему: а где почётный караул, почести, где вереница сочувствующих, венки, рукоплескание, где?! Словно тебя и не было на этой земле, папа. Словно ты метеор, мелькнул на небосводе и пропал. Сгорел. Кто успел – загадал. И снова чёрное небо. Провал над головой, куда жутко иногда бывает заглядывать.