Дрёма

Дрёма гордился одной художественной находкой. Однажды увиденная в горах полянка, напоминала большую воронку с покатыми склонами, сплошь заросшую густой травой и больше ничего. Лес почтительно топтался на опушке, уважая открытое пространство и солнечный простор. Дрёма, прищурив один глаз, невдалеке от озера посадил разлапистую сосну. Отстранился, как делают настоящие художники и самодовольно улыбнулся. Тоненькие длинные иголки и янтарная кора на изогнутых ветках совсем не затеняли поляну, но делали её какой-то особенной, добавляя изюминку в пейзаж.

И так было повсюду. На морском побережье, и в журчащем ущелье, сплошь покрытом влажным мхом. В широкой пойме реки раскрывающейся навстречу морю и огненным закатам – везде он добавлял своё впечатление от увиденного.

Вначале он поселил среди выдуманных ландшафтов себя одного. И ему не было скучно, ведь у него теперь целый неповторимый мир. Подобно легендарным первопроходцам он совершал длительные походы. Что-то дорисовывал, где-то преобразовывал. Вдохновение не покидало его, детская увлечённость и способность целиком отдаваться сказочной реальности, подталкивали вперёд. Именно потому, что дети видят мир намного шире и проникновеннее взрослых позволяет им с лёгкостью опрокидывать стены тесных комнат и превращать их в необъятные просторы и океаны, то ли космические, то ли степные. Дети из обыденности творят сказку и верят в её реальность, как взрослые доверяют опыту. И сказка, и взрослые не разрушают друг друга, не воюют за каждый метр, но дополняют, и для всех находится место в детских играх.

Дрёмины долины никак не хотели обзаводиться селениями и городами. Он радовался пустынности, так же, как радовались они с отцом, когда совершили пятидневный поход высоко в горы. Высоченные пихты вдруг замерли в нерешительности, потом отступили назад и сомкнулись за спиной неприступными рядами. Дальше, выше простирались широкие луга, сплошь покрытые цветами, словно кто-то нечаянно разлил акварельные краски и те пёстрой, пятнистой палитрой залили всё вокруг. А ещё выше, если задрать голову, высятся скалы, отстранённо неприступные.

– Туда мы не полезем с тобой. Мы же не пришли завоёвывать вершины и ублажать свою гордыню, – радостно вдыхая горный воздух, обратился к Дрёме отец.

Ах, как было вольно, свободно. Они обошли все близлежащие цирки, полные таинственного очарования, роковых осыпей и хладных снежников. Лакомились черникой и с чернильно-сиреневыми губами возвращались в свой вигвам-палатку. Выдумывали приключения и выслеживали туров, и никто не мешал, не встревал с советом и окриком, а когда пришёл день сбора и палатка беспомощно обмякла на траве, они с отцом загрустили. Что пора обратно? Дрёма запомнил это ощущение свободы и хранил, в самом заповедном уголке свей души.

Затем наступила долгая разлука с отцом. И кто был в этом виноват, никто мальчику не дал вразумительного и честного ответа. Мама ссылалась на плохое влияние, неожиданно откуда-то появившиеся органы опеки, строго настаивали на соблюдении законности. Им удалось превратить отца в молчаливый призрак, мстительно бродящий вокруг дома отчима. Встречи с отцом прекратились.

Дрёма протестовал, один раз пытался топнуть ногой – всё напрасно. Тогда он включил компьютер и самозабвенно стал достраивать тот виртуальный мир, который они начали создавать с отцом. К полянам он пририсовывал опушки, в тени мохнатых пихт загадочно извивал тропинку. Поднимался по ней на альпийские луга, где восторженно включал всю компьютерную палитру и усыпал седловины цветами. Он скучал и однажды… А может показалось? Нет, теперь он был уверен – за ним внимательно наблюдают из глубины экрана. Из укрытия, пытливо присматриваются к Дрёме, пока мальчик, не обращая ни на кого внимания, укладывал серую гальку на берегу молочно-синей реки.

Дрёма отвлёкся, поднял голову и настороженно начал вглядываться в кусты и тени под кронами деревьев. В его лесах и в траве было полно живности. Она ухала и ворчала по ночам, а днём стрекотала, порхала, звенела, свистела, исполняя партии и увертюры в беспримерно многочисленном оркестре. Его мир ползал, летал, и спускался к водопоям, изящно вскидывал голову, украшенную ветвистыми рогами и с интересом провожал одинокого путника. Его мир был заселён дикой природой, и в нём не было страха. Одна чуткость. Он жил по одному ему понятному закону. Закону широкоглазого детства.

Кому нужно было столь пристально изучать создателя и единственного поселенца прекрасного невоинственного мира? Ощущение нехорошее. Кто высматривал и смаковал, оставаясь в тени, хотел что-то выведать, не разглашая собственные планы и намерения?