Дрёма

– Призовут, – кисло скривился Пашка, – батя, хоть сутками пахать будет, а на военкомат ему не хватит. Да оно ему и не надо. Он говорит: «Я служил, и ты пойдёшь».

– А будь там, в военкомате, мой отец он никого не призвал бы. Призывают такие как Бряцаловы, для него и мы с тобой, и наши отцы: «Приора сыну, мне на семёрку».

– И чего. У наших отцов, значит, пупок слабоват. Вот и пойдёшь с любовью своего отца, куда Бряцаловы укажут. Таким и нужно быть – сильным. Твой отец против него тряпка половая. Вытрут ноги и дальше пойдут, – Пашка приблизился и доверительным тоном добавил, – и будут правы.

– Что ты сказал!..

Их быстро разняли, и не так больно было от ноющей скулы, по которой успел ударить Пашка – он ведь тоже не промах и кровь из пашкиного носа тому доказательство. Обидно было. Он дрался непонятно за что, если разобраться – Пашка прав. Надо мной уже все смеются и поделом.

О любви только девчонки шепчутся, и то посмеиваются. Скажут и тут же прикроют рот ладонью и прыскают, кокетливо постреливая глазками. Мама дома сериалы смотрит, и сериалы те словно склеены из лоскутков, разноцветно, броско, спросят, что видел, пожмёшь плечами – ничего. В тех сериалах только и слышно: любовь, любовь. Вот получается – ничего.

Любовь это обыкновенное слово, каких сотни тысяч. Сказал и смутился. А почему смутился, кто его знает. И многие смущаются, я замечал, каждый по-своему. Кто-то краснеет, другой начинает корчить рожицы, говорить пошлости, выражая странное нетерпение и даже отторжение к этому слову.

Если честно, Дрёме хотелось бы оказаться на месте Сергея Бряцалова. Разве его не любят? Что пашкин папаня? – пришёл с работы, схватил пиво и сразу к телеку прилип. Ему ни Пашка, никто ему не нужен, такому и я лишний рубль не дал бы – пивом захлебнётся. А мой отец что? Хоть до хрипоты кричи – не докричишься.

А Артём Александрович? Он похож на свинцовый шар, гладкий и тяжёлый, катится и всё подминает под себя. Тебе, Дрёма, с ним хорошо? Ну, признайся, что да – хорошо. Сытно и беззаботно. И снова Дрёмы был вынужден согласиться.

Так в виртуальном мире мальчика, незаметно для самого создателя вырисовывался свой рисунок, своя жизнь. В ней отцовские краски, с которыми он пытался красить новой жизни, смешивались с красками твёрдой правды бряцаловых и артёмалександровичей, Дрёма-живописец обмакивал в них виртуальную кисть и начинал водить по холсту-экрану. Какие образы проявятся на том холсте? Светлые и задумчивые, чьи глаза и в старости не теряют детской прозрачности и солнечности или люди-монументы, поблескивающие в лучах солнца бронзовой правдой?

Одному богу известно.

Дрёма подошёл к дому и толкнул калитку. Она всегда была заперта, но сейчас ему захотелось хоть какого-нибудь чуда: толкнуть и чтобы калитка сама собой распахнулась, а внутри не хозяйский порядок – где всему своё место – но бесподобный и прекрасный сад, куда входишь, и калитка тут же пропадает и стены…

– Ты где бродишь? В твоей комнате опять не прибрано! Стыдись, я нашла сегодня под твоей кроватью огрызок от яблока!

Дрёма молча выслушал наставление. В последнее время дела у Артёма Александровича не ладились, отчего он становился угрюмым, а у мамы портилось настроение. И любая совместная поездка на автомобиле превращалась в брюзжание:

– Одни козлы по дорогам ездят!.. Куда баран прёшь, тебе баранов в горах пасти на лошади, а ты всё туда же – в цивилизацию! Тут тебе не горные тропы, а дороги с разметками и знаками… Знаки? Это вон те красивые картинки у обочины! Ну, бараны! Нет, ты глянь, они уже по пешеходкам гарцуют! Джигит Шумахероич! Мерседес Арбович! А что б вас…

Артём Иванович всё больше распалялся и уже не замечал, как сам нетерпеливо выскакивал на встречную полосу, создавая соседям неудобства и оттирая их в кювет.

– Да мне начихать на все пробки в мире, когда я опаздываю!

Дрёма помалкивал рядом на сиденье, по опыту уже зная: помалкивай и не будешь чужие слюни вытирать с лица. Он со скукой смотрел в окно и мечтал поскорее хоть куда-нибудь доехать и покинуть удобный велюровый салон.

Теперь, вернувшись со школы, Дрёма терпеливо выслушивал ворчание матери и незаметно заводился сам. Выполнив все поручения и выслушав мамины причитания по поводу «троек» и «безалаберного отношения к жизни», Дрёма влетел по лестнице, хлопнул дверью и бросился на кровать.

– Как вы все мне надоели! Учат! Учат! Учат! Все учителями хотят стать. Вон и Пашка «живите» через Ы пишет, а всё туда же: «Жить нужно в кайф». Не могу больше!

Дрёма уткнулся лицом в подушку. Отец, ты же обещал… Обещал ведь: будет трудно – приду. Трудно! Давно трудно! Невмоготу!

С улицы раздался звонок. Послышался мамин голос:

– Иду, иду! Сейчас открою!

Чтобы впустить человека нужно открывать запоры и засовы, – обижено подумал Дрёма и закрыл уши уголками подушки.

Стало тихо, наружные звуки стали ватными. Дрёма услышал, как учащённо бьётся его сердце. Оно кулаками стучало в грудь и требовало: выпустите меня немедленно! Я требую! Ишь ты какое – «требую». Папа в таких случаях говорил…

– Дрёма!