Древняя Русь. Быт и культура

Много десятилетий тому назад в исторической и лингвистической науках сложилось господствующее и сегодня представление об исключительной цельности восточного славянства. Согласно этому представлению, единым центром расселения славян в Восточной Европе было среднее Поднепровье, распространившись из которого славяне освоили всю территорию их летописной ойкумены, а на ее дальнем северном рубеже некие выходцы из Киева построили небольшую крепость для защиты от воинственных северных соседей. Эта отдаленность якобы способствовала амбициям новгородцев, сумевшим укрепиться экономически и политически, чтобы затем добиться значительной самостоятельности. Лозунгом этой идеи стали слова Олега, сказанные им о Киеве: «Это будет мать городам русским», воспринимаемые как свидетельство абсолютного старшинства Киева над всеми другими русскими городами, тогда как в действительности выражение «мать городам» является лишь калькой греческого МНТНР ПОΛIС, означающего столицу, метрополию. Придя в Киев из Новгорода, Олег заявил о своем намерении сделать Киев новой столицей своего государства.

В соответствии с этим взглядом строились и представления о ходе других общественных процессов. Если расселение шло из одного центра, значит и язык был абсолютно единым, а диалекты, характерные для разных восточноевропейских славянских групп, появились только в период экономической и политической раздробленности XIII–XIV вв. Если культурный облик всех восточных славян находится в зависимости от того его состояния, которое сложилось на днепровском Юге, значит и языческие культы не обладали местным своеобразием…

Подчеркну: подобный взгляд не явился результатом какого-либо предшествующего исследования. Он был скорее методом, исходной точкой осмысления фактов. Фактов же науке явно не хватало. Поэтому, реконструируя общую картину жизни восточных славян, исследователи, исходившие из этого взгляда, к киевским материалам добавляли новгородские, к новгородским — суздальские и т. д. Когда же и русских источников не доставало, то охотно и с легкостью использовались польские, чешские, сербо-хорватские и т. д., коль скоро все славяне развиваются из одного корня и, следовательно, просто обязаны демонстрировать свое культурное единство.

Открытие берестяных грамот заставило усомниться в правильности такого взгляда и такого метода. Ведь вполне очевидно, что, для того чтобы получить правильное суждение о любом широком процессе, следует прежде разобраться, какие его детали имеют значение местного, особенного, а какие могут характеризоваться как общие. Приток новых источников позволил вести исследование не от заранее заданной концепции, а от анализа количественно увеличившихся фактов.

Когда были найдены берестяные грамоты, то в первые годы их сенсационного открытия они привлекли внимание многих лингвистов, переживших период известного недоумения, так как во многих древнейших документах наблюдались такие языковые особенности, которые никак не укладывались в сложившуюся хрестоматийную схему истории русского языка. Преодолевались эти недоумения двумя способами: одни исследователи были склонны считать авторов берестяных писем малограмотными, другие заподозрили археологов в неумении достаточно точно датировать свои находки. Если в документе с археологической датировкой, например, XII в. обнаруживались особенности, которые по упомянутой схеме считались возникшими не ранее конца XIII в., то такой документ с легкостью передатировался, невзирая на очевидную правильность археологического определения его времени. В результате оказывалось, что берестяные грамоты не дают лингвистике ничего нового, и интерес к ним остыл.

Накопление многочисленных противоречий в древнейших берестяных письмах с хрестоматийной схемой развития языка позволило крупнейшему нашему лингвисту Андрею Зализняку, удостоверившемуся в надежности археологических дат, провести общий анализ всего корпуса открытых в Новгороде и других русских городах берестяных документов. Результаты анализа заставили отказаться от привычных представлений. Выяснилось, что именно в древнейший период, т. е. в XI–XII вв., в наиболее очевидном виде существовал особый древненовгородский диалект, который более чем двадцатью признаками отличался от диалекта южной группы восточного славянства. Заметная часть этих признаков находит аналоги в языках славян, живших у южных берегов Балтийского моря (прежде всего в северолехитских языках).