Древний Египет. Подъем и упадок

Цари прошлого подчеркивали свою роль в поддержании маат (истины, справедливости и порядка в мироздании), Эхнатон считал, что «живет духом маат, как сами боги». Значит, истина утратила самостоятельное существование вне воли царя: истиной, по определению, было то, чего желал он. Традиционные ритуалы обновления царя, прежде всего ритуалы сед и праздник Опет, обеспечивали «одноразовое» омоложение царя, до следующего праздника. У Эхнатона (когда он был еще Аменхотепом IV) сед в Ипет-Сут имел совершенно иной смысл, означая постоянное обновление царя и Вселенной. За счет совместного правления Атона и царя мир вернулся к своему изначальному состоянию, каким он был сразу после акта творения. Вселенная Эхнатона обретала (или претерпевала) возрождение каждый день, в соответствии с ежедневным возвратом солнца, под благотворным присмотром божественной триады — Атона, царя и его супруги.

Практические приложения столь неординарной догмы были не менее радикальными. Для божества, чья сила передавалась посредством лучей, заключалась в свете как таковом, замкнутое, потаенное святилище — какие строились для богов и богинь начиная с первых веков цивилизации — было бесполезно. Поклонение Атону требовало храмов под открытым небом, где можно было бы разместить груды жертвоприношений, которые напрямую достанутся богу. По сути, весь город Ахет-Атон был одним большим храмом Атона, поскольку лик солнца можно было созерцать и почитать в любой момент дня, достаточно было лишь поднять голову. На это прямо указывает «царское имя», присвоенное Атону в честь его юбилея (1351 год). Хотя «имя» было вписано в классический царский картуш, оно представляло собой, скорее, лаконичную формулировку нового кредо:

«Живи! Ра-Гор-Двух-Горизонтов, который ликует на небосводе в облике Света, имя коему — Атон».

Так же, как Эхнатон взял на себя роль Света (бога Шу), так и его новый город, Ахет-Атон, «небосвод Атона», стал местом, где ликовал Атон: бог, царь и святой город в прекрасном единении.

Хотя в теории Атон не нуждался ни в храмах, ни в жрецах, на практике Эхнатон не мог — как бы сильно ему ни хотелось — посвятить служению все свои дни с утра до вечера. Все-таки он был не пророком новой религии, а главой государства. Поэтому, уступая общепринятым обычаям, вскоре после переезда в Ахет-Атон он учредил должность верховного жреца Атона.

Мерира, «любимец Ра», возник словно ниоткуда — или, возможно, постарался скрыть начало своей карьеры и происхождение. Подобно большинству приближенных Эхнатона, он, по-видимому, всем был обязан царю. Таким образом, преданность его была гарантирована. Официальное назначение его провели в Царском доме, в центре города. Эхнатон и Нефертити вместе со своей старшей дочерью Меритатон появились на царском балконе, где ради такого случая уложили богато вышитые подушки. Мерира, в длинной белой тунике с красивым кушаком, сопровождаемый своими служащими, предстал перед царем и опустился на колени, а царские писцы фиксировали все подробности события. (Даже при Эхнатоне Египет не избавился от страсти всё записывать.) За спинами мастеров пера стояли мастера дубинки, готовые пустить оружие в ход при малейшем признаке беспорядка. Стражники, как и писцы, были обыденными фигурами жизни в Ахет-Атоне.

Царь произнес официальную речь, подтверждая назначение Мерира, и публика отозвалась кликами восхищения. Когда тишина восстановилась, Мерира ответил, как полагалось, короткой фразой: «Щедро вознаграждает Атон тех, кто ублажает его»[207]. Это был образец краткости и благочестия. Затем слуги подняли его на плечи и унесли из дворца.

Вершины своей карьеры Мерира достиг несколько лет спустя, когда ему было даровано «почетное золото» — наивысшая награда за верную службу. Пока царь один за другим надевал на шею верховного жреца золотые воротники, жрец, присутствующие должны были восторженно внимать долгой, многословной и высокопарной речи Эхнатона. Театральность и отрепетированность церемониала посвящения Мерира показывает, что стиль монарших аудиенций мало изменился за 3500 лет[208]. А полученные им награды напоминают нам о том, что повадки деспотов и их раболепствующих лакеев регулярно воспроизводятся по образцам седой старины.